Пепел Клааса

Что за этим скрывалось, я никогда не знал и, вероятно, никогда не узнаю... Мать агонизировала, а я приходил и ухо­дил, как бы не чувствуя всей серьезности происходящего. Я привык к мысли, что она скоро умрет и примирился с этим. Мне казалось это естественным процессом жизни, которая буйствовала вокруг меня. Страдания и смерть выталкивались из моей души.

Рано утром 24 июля Рива, заплаканная, явилась на Волхон­ку и сказала, что матери плохо. Я позвонил в Калинковичи и послал телеграмму в Торжок.

Мать тяжело дышала.

— Ну, мой утешитель, — ласково протянула она по-русски. — Как хочется еще пожить! — и, глубоко вздохнув, сказала: — Я бы начала совсем по-другому!

Глупец! Я не удержался:

— Я тебе всегда говорил, что надо жить по-другому.

Мать не ответила.

— Берегите Тусеньку! — попросила она.

Я пообещал, но вряд ли выполнил свое обещание. Я дол­жен был куда-то ехать, и когда вернулся в больницу, мать была без сознания и больше в себя не приходила.

Утром Рива, шатаясь, пришла на Волхонку и разрыдалась. Матери не было в живых. Составив эгоистическую концеп­цию жизни и смерти, я не предполагал, что так тяжело вос­приму ее смерть. Пока мы с Нелей бегали устраивать похо­роны, я еще этого не почувствовал.

Мать никогда не говорила о похоронах, и среди наших родных никто еще в Москве не умирал. Мысль похоронить мать на еврейском кладбище была для нас дикой, и никто из еврейских родственников даже не предложил такую идею! Неля пошла к начальнику похоронного отдела и обманом упросила его разрешить похоронить мать на старом христи­анском Ваганьковском кладбище. Нам отвели там участок в дальнем углу. Кругом были русские могилы, кроме одной све­жей еврейской. Только что был похоронен отец известной одесской еврейки, популярной артистки Рины Зеленой. Сов­сем неподалеку находилась могила 30-х годов, где была похо­ронена маленькая девочка. Над могилой ее построили навес, и постоянно горела свеча.

Трудно себе представить что-нибудь более нелепое, чем пожилых евреев, пришедших хоронить родственницу на старое христианское кладбище с действующей православ­ной церковью! Маленький сутулый директор злосчастного обувного техникума, куда Израиль загнал Тусю, Зяма Духов­ный с женой-красавицей Крейной, двоюродной сестрой ма­тери, Яша, Соня, Рива, Геня, Израиль на костылях, Исаак и жена его Берта понесли гроб матери мимо церкви, мимо кре­стов, ангелов, распятий. Лишь одна русская женщина была среди нас, одна из воспитательниц того последнего детско­го сада, где работала мать. Когда я пришел туда известить о смерти матери, эта приятная женщина средних лет, Куликова, сразу приняла во мне участие, хотя никогда не была близкой подругой матери.

Лишь на следующий день я по-настоящему почувствовал смерть матери. Мне было так тяжело, что я был благодарен каждому, кто захотел бы чем-то развеселить меня. Я глубоко раскаивался за грубые и несправедливые слова, сказанные ма­тери.

Меня пригласила к себе Куликова. Она оказалась женой полковника.

— Вы знаете, — смущенно улыбаясь, сказала она, — я ведь еврейка.

— Но вы ведь совершенно не похожи!

— Никто меня не принимает за еврейку. А я еврейка. Мне так жалко Булю Ефимовну.

Куликова просила меня приходить, но я никогда больше не был у нее. Единственное, что нас связывало, была смерть матери, а это мне было очень тяжело. В таком подавленном состоянии Геня забрала меня в Калинковичи, где я провел август.

Смерть матери поставила меня в критическое материаль­ное положение. Мы и так жили очень бедно, а теперь я ос­тавался не только с лилипутской стипендией, но и без того, кто мог бы вести домашнее хозяйство. Я мог иногда ходить обедать к Риве, но так долго не могло продолжаться. Я решил давать уроки. Бывшая учительница математики Антонина Ивановна, здорово терроризировавшая меня в школьные го­ды, вызвалась мне помочь, равно как и Соня, Яшина жена, проявившая ко мне тогда большую чуткость. Я добыл ка­кое-то количество уроков, и мой бюджет улучшился. Я пы­тался освободиться от платы за обучение. Но замдиректора СТАНКИНа Копыленко отказал мне. Льготы такого рода в основном распространялись на хорошо обеспеченных, — на­пример, детей сотрудников МГБ и т. д.

От дурного питания в столовых я заболел колитом и спас­ся тем, что стал брать в столовых только так называемые руб­леные котлеты и молочные супы (да простят мне это орто­доксальные евреи, ибо я в то время и слыхом не слыхал, что такое кошер).

27

Старинная песня. Ей тысяча лет.

Наум Коржавин