Пепел Клааса

С начала 20-х годов отец увлекается историей партии. Не имея оконченного формального школьного образования, он не был тогда ученым в академическом смысле слова, но лю­ди с академической подготовкой историей партии тогда не занимались. Отец хотел доказать, например, что революцион­ное движение в Белоруссии не носило исключительно еврей­ского характера. Он старался найти документы, подтверждав­шие совместное участие русских, евреев, поляков, белорусов в революционном движении. Бундовский дух ему претил. Это и привело его к резкому конфликту с новым руководством Евсекции: Литваковым, Эстер Фрумкиной и Вайнштейном. В результате этого конфликта образовалось два центра Евсекции: в Москве во главе с Литваковым и в Минске во главе с отцом. Литваков был крупным литературоведом. Он вошел в компартию лишь в 1921 году как лидер левого крыла Бунда и, несомненно, относился к традициям Бунда не столь уж критически. Но Литваков нисколько не был более терпим к религии, ивриту, сионизму, чем отец или Диманштейн. Пре­следования иудаизма связаны, главным образом, с именем Ди­манштейна, хотя, разумеется, это вовсе не означает, что отец, если бы в это время он был во главе Евсекции, не проводил бы той же самой политики.

Отец был, видимо, для Литвакова простолюдином и вы­скочкой, а Литваков для отца — узким националистом, жела­ющим сохранить обособленность еврейских масс. На одном из банкетов в конце 20-х годов Литваков задел отца. «Я все­гда знал Литвакова как ученого, как общественного деятеля, но никогда не знал его как лгуна», — отреагировал отец.

К сожалению, Цви Гительман, написавший историю Ев­секции, пошел на поводу у некоторых свидетелей, вернее, даже у одного, и представил роль отца как более отрица­тельную, чем Литвакова. Поведение отца не было личным оппортунизмом, а отражало ценности, которые он хотел защищать: интернационализм против узкого национализма, прикрывавшегося маской интернационализма; универсализм против изоляционизма.

Когда происходила борьба с оппозицией, отец явно сочув­ствовал Троцкому, но не решался выступить в его защиту. Он метался по комнате, заложив руки за спину, цедя еврейские проклятия, которые знал неплохо. Он никогда также не хва­лил публично Сталина. Впоследствии это было использовано против него Литваковым.

* * *

В противоположность отцу, моя мать Буля происходила из «ученой», но зато не менее бедной семьи, жившей в местечке Калинковичи в Полесье. В то время «ученость» среди евреев отнюдь не означала светское образование. Мой дед Хаим-Мендель Горелик был лесником и происходил из потом­ственной раввинской семьи, которые в еврейском мире бы­ли окружены особым ореолом. Я почувствовал это много лет спустя в Калинковичах, когда истинные причины тако­го отношения были полузабыты, а оставалась лишь семейная традиция.

До Калинковичей дед жил в Овручье. Во время Первой мировой войны, когда в Россию было завезено много китай­цев для физической работы, дед руководил ими на порубке леса. Он был заклятым митнагедом, хотя в каком-то ответ­влении Гореликов были известные хасиды. Дед происходил из многодетной семьи. Прабабушка умерла, и прадед женил­ся во второй раз. Про прабабушку известно, что уже буду­чи очень старой, она, проснувшись утром, сказала: «Сегодня ночью ко мне приходили мои и играли со мной. Пора со­бираться...». С этими словами она стала шить себе саван и, сшив, умерла.

Среди сводных сестер деда была известная в истории ев­рейского революционного движения Геня Горелик, просла­вившаяся тем, что в 1905 году убила в Мозыре жандарма и основала мимолетную Мозырскую республику. Ее могла ждать смертная казнь. Защищать ее приехал американский адвокат. Геню сослали в Сибирь, но оттуда влюбившийся в нее адвокат помог ей бежать в Китай, а затем в Америку. Про нее в Бунде была песня:

Геня Горелик даршн дрошес:
Гвалт, газлоним, Бунд багробн!
(Геня Горелик проповедует:
Гвалт, разбойники, Бунд уничтожен!)

В 30-х годах она посетила СССР, к тому времени став американской коммунисткой. Гене очень не нравилось все, что она видела в Советской России, и она этого особенно не скрывала.

Бабушка Гуша почти не знала русского языка и была ли­хим патриархальным домашним существом. У деда с бабуш­кой выжило шестеро детей: мать, Рива, Геня, Дина, Яша и Носов.

Калинковичи до революции были оживленным еврейским местечком. Там был парализованный мудрец Хаим Дорожка, которого его поклонники передвигали с места на место на коляске. Под его влиянием в Калинковичах стали говорить на иврите. Один из двоюродных братьев матери Лейб Горе­лик уехал в Аргентину и стал там учителем иврита и еврей­ским писателем.