Пепел Клааса

Перемена созрела в нём, и оказалось достаточно едва угадываемого прикосновения вечности, облачённой в рукотворный звук, чтобы пробудить в сердце новую весну.

«Теперь всё иначе, — заклинает он. — Теперь я готов к вопросам».

На улице ярко светит солнце, пахнет недавно подстриженной травой. Заверещал сотовый, на экране конвертик — SMS от шефа: «2 дня не работаем. Расскажу потом. Отдыхай».

«Ещё два свободных дня, — думает Эдик. — Теперь это кстати».

Погружённый в раздумья, Клаас идёт к машине. Он совсем было забыл про худощавого старика, который так поразил его на концерте своей нездешней вчувствованностью в музыку, но вдруг оказывается прямо перед незнакомцем. Старик склонился над двигателем тридцать первой «Волги».

— Помочь? — Эдик заглядывает под капот.

— Увы, это диск сцепления, — отвечает старик, вытирая тряпкой руки.

Голос у него низкий, красивый, да и сам он весь словно из позапрошлого века.

— Впрочем, покорнейше благодарю! — спохватывается он. — Я, знаете ли, расплачиваюсь за собственную лень. Всё надо делать своевременно. Эта беда не сегодня началась.

Старик закрывает капот.

— Может, отбуксировать Вас на станцию? — предлагает Эдик. — Купить диск, да и поменять сразу.

— Ваша доброта не знает границ! — смеётся незнакомец, запирая двери. — Со мной это можно, а вообще альтруизм наказуем. Уж поверьте мне. Да и потом, сегодня воскресенье, кто же ремонтировать будет.

— Частника можно найти. Им тут деньги всегда нужны.

— Это Вы верно подметили. Однако, я быстрее доберусь без машины.

— Что ж, машину бросите? Раскурочат.

— Да Бог с ней. Случись это в другой день, я бы конечно и диск купил, и частника нашёл. Но сегодня спешу.

— Тогда давайте я Вас подвезу.

— Мне далеко. Я тут скорее такси возьму, чем на трассе. Однако Вы меня просто очаровываете своей предупредительностью. До чего ж приятно встретить столь учтивого молодого человека. Большая редкость по нынешним временам.

От старика веет душевным здоровьем и натуральной утончённостью. Клаас ни за что не хочет упустить его.

— Неужели так далеко едете? — принимается он снова, и, стараясь попасть в заданный незнакомцем тон, добавляет чуть иронично:

— Извините, что любопытствую.

— Никакой тайны, молодой человек! Ни-ка-кой. Еду на Авадхару. Это выше озера Рица, если знаете.

— Конечно, знаю. Я Вас отвезу. У меня уйма времени, да и места там красивые.

— Послушайте, — восклицает старик восторженно. — Вы меня просто принуждаете нагло Вас использовать, милостивый государь. Знаете, что я думаю по этому поводу?

— Пока нет.

— Я еду с Вами.

— Замечательно.

— Да, я не представился. Сергей Павлович.

— Очень приятно. Эдуард.

— От души рад знакомству, Эдуард. Верю, что сойдёмся.

— Так ведь уже сошлись.

— Я в ином, если позволите, метафизическом смысле.

Они договариваются с обитателями соседнего дома, чтобы те за скромную плату посторожили машину до возвращения Сергея Павловича.

Из неспешной беседы, столь же субтропической по свой стилистике как и проносящиеся мимо виды, Клаас узнаёт, что Сергею Павловичу за семьдесят, что он дворянского рода, что «в советскую эпоху» работал инженером, небрежно скрывая своё происхождение и не делая никакой тайны из антисоветских настроений. Судя по тому, что КГБ его не посадил, в нём нуждались и на многое закрывали глаза. Он объездил Вьетнам, Китай, Японию, неоднократно бывал в Африке, а вот Североамериканские Штаты и Европу, как он выразился, посетил уже в новейшее время, то есть после окончания холодной войны.

Жестикулирует пожилой дворянин столь же энергично, сколь и изысканно, говорит старомодно и в нос, а потому время от времени слетающие с уст его новороссийские словечки, вроде «крутой» или «пиарить», звучат комично. Чувствуя это, он произносит их на особый манер, как бы давая понять, что вынужден прибегать к таковым словесам, чтобы донести мысль до собеседника.

Энергичность и подвижность старика изумляют Клааса.

Попутчики обмениваются замечаниями о концерте и публике. Клаас делает несколько карикатурных зарисовок, Сергей Павлович отвечает, что, мол, слава Богу, есть и такая публика, иначе вообще не перед кем было бы исполнять классику.

— Что художник без публики? — восклицает он, сделав вопросительный жест выставленной в окно рукой. — Как это у Гёте:

Was w"ar ich
Ohne dich,
Freund Publikum!
All mein Empfinden Selbstgespr"ach,
All meine Freude stumm

***

Чем был бы я
Без тебя,
Друг — публика!
Все мои чувства — беседа с самим собой.
Вся радость моя — немота.

Эдику становится любопытно, отчего его попутчик не стал читать стихотворение по-русски, но решил не перебивать монолог вопросом, будучи уверен, что всё разъяснится само собой.