Пепел короля, проклятого звездами

– Эта магия – живая, – уже спокойнее продолжил он. – И центр зала – самая напряженная ее часть. Чтобы поддерживать силу заклинаний, я должен был годами появляться здесь и кормить ее собой. Это самая важная особенность и в то же время самая слабая сторона упомянутой магии. Для завершения мне пришлось обратиться к другой колдунье. После…

«После того, как она ушла».

Он этого не сказал. Не было необходимости.

Винсент обернулся. Его гнев исчез. Осталась только печаль. И вдруг отец показался мне ошеломляюще старым. Старым не в смысле морщин и седых волос. Я ощутила его многовековую усталость, исходящую из души.

– Маленькая змейка, хочешь увидеть, сколько воспоминаний отняло у меня это место? – тихо спросил он.

«Нет», – едва не вырвалось у меня.

Я не хотела этого видеть.

Но я зашла слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Проглотила слишком много вранья, чтобы заслоняться от правды.

Я медленно подошла к обелиску и положила ладонь поверх руки Винсента.

Ночь холодна. Единственное тепло исходит от пожаров, полыхающих по всему Салине.

Но холода я не чувствую. Пролетая над городом, от которого осталась лишь тень былого величия, я не ощущаю ничего, кроме удовлетворения. Год был тяжелым. Вот уже почти два века я ношу корону. Немногим ночерожденным королям, да и другим королям в Обитрах, удавалось столь долго не выпускать власть из своих рук. Мне давно это известно. Однако с недавних пор мои враги вновь зашевелились. Пока они держатся в тени. Но я чувствую их присутствие на каждом балу и каждой встрече. Я ощущаю их глаза на себе и когда нахожусь один у себя в спальне, и когда окружен подданными.

Власть – дело кровавое. Очень кровавое.

А за несколько последних лет я дал слабину.

Но время мягкотелости закончилось. Я должен вырезать все свои слабости, как вырезают кусок гниющей плоти. И есть одна особая гнильца, которой я потворствовал слишком долго; опять-таки из-за своей слабости. Я был слишком слаб, чтобы отбросить нелепые фантазии о женщине – человеческой женщине, отвергнувшей меня. Слабостью было и нелепое утешение, которое доставляла мне мысль, что эта женщина продолжает где-то жить. И верность обещанию, которое я дал ей, – тоже слабость.

В последнее время мне снились сны. В них я видел ее. Видел себя, вонзающего меч в отцовскую грудь. Мне снился маленький мальчишка с серебристыми глазами, ударяющий меня мечом в сердце.

Я прилетел в Салине не ради того, чтобы ее убить.

Сам не знаю, зачем я себе это твердил. Любой из прежних королей ночерожденных не колеблясь устранил бы столь очевидную помеху.

«Ты слишком мягкосердечен», – шепчет мне отец, и я знаю, что он прав.

Я убеждал себя, что мне незачем убивать ее. Нужно убить лишь ребенка, представляющего угрозу. А от нее самой не может исходить никаких угроз.

Но когда я пролетаю над человеческими кварталами Салине, охваченными Ночным огнем, когда опускаюсь перед грудой развалин, еще недавно бывших домом, меня неожиданно захлестывают эмоции.

Я долго смотрю на дом; вернее, на то, что от него осталось.