Пепел на ветру

Отец и сам пытался учить меня. Но в его присутствии и в его кабинете я по большей части впадала в тупую апатию и молчала столь упорно, что ему было трудно поверить Пелагее, утверждавшей, что наверху, со Степкой и в службах я уже давно и довольно бойко разговариваю. Иногда, если отец слишком давил на меня, пытаясь добиться хоть какой-нибудь реакции, я, наоборот, начинала бушевать и все крушить, разбрызгивала чернила, рвала бумагу, швыряла книги об стены. Тогда звали Тимофея, завертывали меня в одеяло и несли наверх. Там одеяло меняли на мокрую простыню – это считалось полезным для усмирения безумцев.

Читать меня еще прежде научила Пелагея. Кажется, я разбирала подписи к картинкам в журналах даже раньше, чем начала связно говорить. Сама нянюшка читала по складам и за свою долгую жизнь прочла одну книгу – Псалтирь. Написать могла свое и мое имя, имя Филипп и еще «Господи спаси». Но однажды зимой она забрала наверх из кладовки коробку с кубиками, на которых были написаны буквы и нарисованы картинки.

– Вот, Люша, – сказала Пелагея, передавая мне кубик с симпатичной лягушечкой. – Это твоя буква – «люди». А это – моя. – Она указала на кубик с буквой «П», картинкой с клювато-хохлатым попугаем, и забрала его себе. – А это вот папеньки твоего буква – «Эн» – Николай. Понимаешь?

Я закивала и знаком попросила показать еще. К вечеру я знала уже все буквы. На освоение таинства их соединения в слова ушел еще месяц. Пелагея дивилась моему интересу, но с удовольствием раз за разом писала на вытертой грифельной доске, оставшейся в усадьбе от прежних времен, все пять известных ей слов. Я прилежно копировала, а она радовалась моим успехам. Однажды я по собственной инициативе написала «Трезоръ» и ниже нарисовала что-то на четырех ногах и с хвостом-колечком. Пелагея заахала и побежала звать отца. Отец явился, очень удивился рассказу Пелагеи, но, кажется, не очень поверил ей. Тем не менее я была взята в кабинет и настойчивыми расспросами и уговорами повторить результат на бумаге доведена до припадка.

На следующий день, будучи выпущена из высохшей простыни, я разбила грифельную доску об стену комнаты. Но сам навык чтения и письма был мною уже усвоен. Забавно, что к тому времени, когда отец вплотную взялся за мое обучение грамоте в своем кабинете, я уже прочитала некоторую часть книжек из соседствующей с кабинетом библиотеки, ориентируясь при выборе на наличие картинок.

– Как я могу судить, ты была очень своенравным ребенком, – заметила Глэдис. – Может быть, в тебе говорила цыганская кровь. Отец что, никогда не рассказывал тебе о матери?

– Скорее показывал, – усмехнулась Люша. – Один раз.

Дневник Люши