Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй полов

Сближала животное и человека в лагере основная задача последнего – найти еду, которая становилась смыслом и целью жизни. Постоянный поиск еды является естественным именно для животного, но невозможен для человека. «Это были уже не люди, – писал комендант Освенцима Р. Хёсс. – Они стали животными, рыскающими в поисках корма»[352]. К. Живульская свидетельствует: «В ту минуту мы не задумывались над тем, что будет завтра. Мы сразу проглотили и хлеб, и суп. Я взглянула на подруг, на себя, и мне стало ясно, что за истекшие 24 часа нас успели превратить в животных. Неужели мы когда-то ели за столом, пользовались вилкой?»[353] Л. Собьераж вспоминает: «Куда бы я ни смотрел, я видел что-нибудь съедобное. Свинья не стала бы есть, а я жевал, пока не чувствовал песок на зубах»[354].

Голод, который испытывали узники лагерей, был не похож ни на какой другой голод, опыт которого у многих заключенных уже присутствовал. Не случайно базовые медицинские и социологические определения голода («голод есть ощущение потребности в еде», «голод – это отсутствие поступления питательных веществ в организм», «голод – это социальное бедствие, вызванное длительной нехваткой продовольствия» и т. д.) не способны объяснить природу голода в Концентрационном мире. В воспоминаниях выживших постоянно отмечается, что голод лагеря был особенный, не сравнимый ни с чем. Бывшая узница Л. Шкулева вспоминала: «Голод – это не тогда, когда хочется кушать. Голод – это когда постоянно нечего есть. Постоянно!.. За кусочек хлеба я могла отдать все»[355]. По свидетельству Людо ван Экхаута, «описать, что такое голод, так же трудно, как трудно передать, что такое вши. Голод – это не ощущение, это состояние. Это болезнь, от которой умирали. Голод ощущался не только в желудке, вы чувствовали его во всем теле. И в мозгу, так как голод лишал человека способности здраво мыслить… Голод ощущался в ногах, которые спотыкались на каждом шагу, в цвете кожи, которая стала серой и подолгу не заживала, если на ней появлялась царапина»[356].

Узница Равенсбрюка М. Морель вспоминала, что мечты о встрече с мужем и семьей сменились мечтами о буханках хлеба и ужасом от сознания того, что, когда она вернется домой, ей «не приготовят ничего поесть». «Было ужасно представить себе, как я возвращаюсь в свой дом, к моим дорогим, если у них в кухне будет пусто. Еще позже я уже не представляла себе даже людей, которых любила, а только хлеб. И мне было вообще безразлично, кто мне его дает»[357]. Даже во сне заключенные чаще всего видели обильно накрытые столы. Такой голод заставлял «видеть телом» окружающий мир, измученная плоть выбирала из всего, что было вокруг, лишь то, что могло ее напитать. «Голодный желудок искал глазами то, что можно было съесть», – вспоминал Ф. Черон[358]. В представлении узника мир начинал делиться на «съедобный» и «несъедобный» в несоразмерном соотношении этих частей. Бывший узник, философ Э. Левинас, точно охарактеризовал голод в лагере как «огромный спазм бытия»[359].

Попытка понять состояние человека, долгое время испытывающего сильный голод, была сделана в ходе «Миннесотского эксперимента» А. Киса в 1950 году. Условием эксперимента было длительное голодание нескольких добровольцев. Главным итогом продолжительного голода стали умственная апатия, выражавшаяся в почти полном утрате интереса ко всем темам, кроме еды, раздражительность и агрессивность, пониженная выносливость, самые обычные процессы: подъем по лестнице, переноска вещей и т. д. – нередко превращались в очень сложную задачу. Участники эксперимента постоянно страдали от холода даже в теплую погоду, их раздражало общество, они совершали абсурдные и необъяснимые даже для них самих поступки. Однако этот эксперимент дает лишь относительное представление о том, как голод влиял на состояние узников концентрационных лагерей, так как у участников эксперимента не было диареи и вообще проблем с желудком, они не подвергались воздействию холода, не трудились, имели одежду, и, самое главное, их психологическое состояние не было деформировано постоянным страхом и унижениями. Как говорил один из участников, «в конце концов, мы всегда знали, что когда-то это все закончится»[360].