Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

В храм набилось не меньше полусотни мужчин в юбках-ноках и жилетах – исконных одеяниях Домбанга, – и все с бронзовым оружием: ножами, мечами, серпами и копьями. В свете лампад металл блестел фальшивым золотом. Он был мягче стали, но в храме Эйры не водилось стали грозней поясного ножика. Жрецы и жрицы Эйры, как и ее храм, не готовились к отпору. Отпор несовместим с любовью.

«Откройте свои сердца. Откройте двери!»

Открытость их всех и убьет.

Нападающие рассыпались по храму: переворачивали скамьи, крушили светильники, сбивали подсвечники, рубили клинками тонкую резьбу украшений. Через проход от Рука затаскивали в маленькую нишу часовни молодого жреца – Хоана. Тот слабо отбивался, но из страшной раны у него на лбу бежала кровь, и выглядел он оглушенным. Рубаха осталась на нем, а смятые штаны болтались на щиколотках. Когда жрец споткнулся, один из пришельцев ударил его между ног тупым концом копья. Вопль почти затерялся в общем грохоте.

– Перестаньте! – выкрикнула Бьен.

Она выбежала на середину, в главный проход, раскинула руки. Никто в этом безумии ее и не заметил.

– Оставьте его в покое!

Рук решил было, что она защищает Хоана, потом проследил ее взгляд ко входу в храм, и в животе у него все перевернулось.

В нескольких шагах за широкими дверями стоял у стены большой деревянный короб для пожертвований. Те, кому некогда или неохота было молиться, все же заглядывали иногда в храм – преклоняли колени на полу, бросали пару монет в прорезь огромного сундука и обращали торопливую молитву к нарисованной над ним богине.

К этому сундуку двое прижали спиной старого Уена. Один небрежно держал в руках копье с широким наконечником, другой вбил обух топора чуть не в глотку старому жрецу. Эйра мрачно взирала сверху темными глазами.

Рук, не замечая, что двинулся с места, пересек половину разделявшего их пространства.

– На колени, – рычал тот, с топором, тыча пальцем в пол.

– Что ты творишь, дитя? – покачал головой Уен.

Топор мазнул его по лицу, рассек щеку.

– На колени, аннурец! – зарычал громила и повалил старика, сбив расставленные по краям короба свечи.

Уен беспомощно приподнялся на локте, взглянул на мучителя темными слезящимися глазами.

– Я не аннурец. Мой отец был домбангский рыбак. И дед. Я вырос в этом городе.

Огонь лизнул обрамлявшие картину складки шелка.

– Значит, ты изменник, – передернул плечами Топор.

Другой – тот, что с копьем, – приставил наконечник к животу старика.

– Я люблю этот город, – возразил жрец. – Люблю его народ.

– Ты изменник и поклоняешься идолам.

Уен покачал головой:

– Любовь не идол. – Он сомкнул узловатые пальцы вокруг древка копья – мягко, как взял бы за руку непослушного ребенка. – Она – свет во тьме, она мелодия, нанизывающая ноты.

Но сейчас в храме не звучало мелодий. Ноты вечерних песнопений рассыпались, сменившись грохотом, воплями и жадным, хриплым ревом огня. Занялось в полудесятке мест разом. Рук щеками и загривком чувствовал жар. Мельком отметил, что своды над головой туманятся дымом. Полотно картины над головой Уена уже горело, язычки пламени лизали припавших к ногам богини волков, дотянулись до глодавшей своих детенышей авеши, коснулись ступней застывшей перед лицом насилия Эйры.

До старого жреца и его мучителей Руку осталось всего два-три шага, но он не в силах был их одолеть. Не страх его удерживал. Или, вернее, в нем закипал страх, но не перед вооруженными людьми. Сделай он еще шаг, и копье с топором перейдут в его руки. Что ни говори свидетель о его рыхлости, он легко завладел бы бронзой и ею же выпотрошил бы одного за другим ее бывших хозяев, вспорол бы каждого от брюха до глотки. Сколько лет прошло, а он слишком явственно помнил чистый, хрустальный восторг убийства. Он точно знал, как это будет: сопротивление, недоверчивый блеск в зрачках убитых, победная ярость в крови – но все это на глазах Уена. Старый добрый Уен, учивший Рука быть человеком, увидит его диким зверем.

– Пустите его! – выкрикнула Бьен, оттолкнув остолбеневшего Рука.

Она была безоружна. Сжатые в кулаки руки повисли. Бьен была не из хрупких женщин, но Рук никогда не видел, чтобы она наносила удар.

Он протянул руку – оттянуть ее назад, но опоздал, промедлил, как будто двигался под водой. Копье уже нацелилось ей в лицо, когда Топор оглянулся через плечо и улыбнулся широкой щербатой улыбкой.

– Привет. – Он с готовностью протянул руку, словно помогал ей войти в лодку.

– Пустите его, – снова сказала Бьен.

Топор вздернул брови:

– Этого старого козла? Почему бы не отпустить? Такой хиляк Трем ни к чему. – Он улыбнулся шире прежнего. – А вот ты станешь прекрасной жертвой. Тебя можно даже причислить к Достойным.

– Хорошо, – ответила она, выпрямившись в полный рост и расправив плечи. – Я буду жертвой. Оставьте Уена и берите меня.

– Тебя взять? Взять тебя… – Копье хихикнул себе в усы и покосился на приятеля. – Что скажешь? По мне, почему бы и нам не взять ее, прежде чем отдать Троим? Малость крови на ляжках им не помешает. Для них это вроде подливы.