Дочитав письмо до конца, Катя взяла со стола чашку успевшего остыть кофе и подошла к окну. По стеклу барабанили капли дождя, но октябрь в этом году выдался теплый, поэтому небо уже светлело. Сейчас пройдет туча, и закончится дождь. Тимур, наверное, уже сгреб все опавшие листья в саду возле дома на Николиной Горе, но жечь без нее не будет.
– Хватит в этой истории дома Дилсона, – серьезно сказала ему с утра Катя, уезжая на работу, и он не обиделся, только кивнул.
В конце августа, как только Соню выписали из больницы, Катя уговорила их пожить на даче. Ожидала сопротивления, но Соня неожиданно легко согласилась, а Тимур поддержал ее решение. За то время, что они по очереди дежурили у постели Сони, когда ей стало лучше и Денисов разрешил проводить с ней больше времени, Катя поняла, что Тимуру можно доверять, а главное – доверить единственную дочь. Она расспросила его о прошлом и, узнав историю о смерти матери, отбывающем наказание отце и родительской квартире, в которой Тимур ни разу не был с момента побега из дома, обещала помочь.
– Мне ничего не надо, я все равно не смогу жить там, – сказал ей тогда Тимур.
– Тебе и не надо там жить, – ответила Катя. – Ты всегда можешь рассчитывать на нашу семью, в которую уже вошел. Пока вам лучше пожить на свежем воздухе на даче, да и наша квартира в Большом Гнездниковском не такая уж маленькая. Я буду рада видеть вас там с Соней. А может, когда Анну Ионовну выпишут из больницы, все-таки удастся уговорить ее переехать на Николину Гору, тогда у вас с Соней появится своя квартира. Помочь я хочу тебе в другом – восстановлении твоих прав. Согласись, несправедливо, что ты несколько лет скитался по родному городу, а родственники отца, скорее всего, беззастенчиво пользовались принадлежащим тебе жильем и даже не пытались тебя разыскать!
Тимур благодарно сжал ей руку.
– Знаете, Катя, наверное, я никогда не смогу назвать вас мамой, – он на секунду умолк, сглотнул подступивший к горлу ком. – Потому что… у меня есть своя мама. Она до сих пор со мной, иначе не выбраться бы мне из того пожара… Но я хочу, чтобы вы знали: роднее людей, чем Соня и вы, у меня на свете нет и никогда не будет!
Катя кивнула и смахнула набежавшую слезинку, уже готовую сорваться с ресницы и покатиться по щеке. В последнее время, пока Соня лежала в больнице, она все плакала и плакала и сама понимала, что в этих слезах ее спасение. С длинными волосами ушло в небытие все плохое из прошлого, со слезами выходило напряжение, которое она испытывала в настоящем.
Катя сделала глоток кофе. Мысли ее вернулись к письму Дирка.
В памяти мелькнули увиденные по немецкому телевидению кадры ареста Дирка, его безумный взгляд, брошенный прямо в камеру оператора, толпа китайцев, облепивших место происшествия, обтянутое полицейской лентой. Потом бледное и взволнованное лицо Лены, их скомканное прощание на вокзале перед отходом поезда и купе, в котором она вместо попутчицы, как полагается в европейских поездах, обнаружила импозантного француза, оказавшегося всемирно известным архитектором Оноре де Монтиньяком, едущим в Москву проектировать виллу богатому заказчику.
Как выяснилось два месяца назад, в июле, им оказался давний Катин клиент – мистер Дилсон. Обаятельный, щедрый англичанин, которому она впервые помогла подыскать квартиру в аренду еще в 90-х, на заре своей карьеры.