Пьер, или Двусмысленности

– Если я когда-либо намеренно обманул тебя, Изабелл, пусть верховные боги явят мне Бенедикта Арнольда[165] и отправят меня к дьяволам, чтобы они перепробовали на мне все адские муки! Но бессознательно обмануть себя и тебя заодно, Изабелл, это совсем другое дело. О, какой же человек на самом деле подлый плут и обманщик! Изабелл, в этом сундуке – произведения, на кои, как я думал в те часы, когда писал их, сами небеса взирают из своих воздушных пределов, изумляясь их красоте и силе. Теперь же, после того как по прошествии нескольких дней я поостыл немного, снова взял написанное и внимательно прочитал, во мне зашевелились некие скрытые подозрения; но теперь, на просторе, я вспомнил свежие, незаписанные образы неумело записанных произведений; и тогда я почувствовал, что снова начинаю радоваться жизни и торжествовать, как если бы сим идеальным воссозданием своих мечтаний я несомненно перенес прекрасные мечты в свои убогие пробы пера, воплотил их там. Это настроение осталось. Вот тогда, на этой радостной волне, я и говорил с тобой о тех прекрасных произведениях, кои написал, а золотые и серебряные копи для тебя и для себя я давным-давно растратил прежде – я, который не должен был приходить туда ни во плоти, ни мыслью. Тем не менее все это время я тайно подозревал себя в глупости, но я не мог признаться в ней, я захлопнул дверь своей души перед ее носом. А теперь десять тысяч всеобъемлющих обличений выжгли у меня на лбу клеймо глупца! Как опротестованные векселя от банкиров, все эти мои писания неровными рывками все прорываются и прорываются вместе с протестующим ропотом правды!.. О, я болен, болен, болен!

– Позволь рукам, кои никогда никого не обнимали, кроме тебя, привлечь тебя к себе снова, Пьер, в тишине полумрака, пусть даже глубочайшего!

Изабелл задула свечу и заставила Пьера сесть с ней вместе; и их руки сплелись.

– Скажи, разве теперь твои мучения не исчезли, брат мой?

– Да, но их место заняли… заняли… заняли… О боже, Изабелл, отпусти меня! – закричал Пьер. – Вы, небеса, что прячете себя под черным клобуком ночи, я взываю к вам! Если избрать путь добродетели в ее чистейшем виде, путь, коим обычные души никогда не следуют, если из-за этого я попаду в ад, чистейшая добродетель в конце концов окажется не чем иным, как предательской сводницей, открывающей дорогу самому чудовищному злу, – тогда сдвиньтесь и раздавите меня вы, каменные стены, и пусть все сгинет в единой пропасти!

– Брат мой! Ты как-то странно, непонятно бредишь, – сказала Изабелл звенящим голосом, бросаясь к нему на шею. – Брат мой, брат мой!

– Прислушайся к потайному, самому глубочайшему голосу своей души. – В порывистых фразах Пьера зазвенела сталь. – Не называй меня больше своим братом! Как ты можешь знать, что я твой брат? Разве твоя мать сказала тебе? Разве мой отец сказал это тебе?.. Я – Пьер, и ты – Изабелл, природные брат и сестра, коих роднит только принадлежность к человеческому роду – и ничего более. Что же до остального, предоставим богам возможность полюбоваться на их собственное взрывоопасное топливо. Если им угодно было создать меня из пороха, пусть же любуются на меня! Пусть любуются! А! Теперь мне рисуются мимолетные видения, и мне кажется, что я почти вижу каким-то образом, что чистейший идеал морального совершенства в человеке – огромнейшее заблуждение. Полубоги раздавлены в прах, и добродетель, и зло – прах! Изабелл, я буду писать такие произведения… я напишу для мира новые Евангелия и открою ему глубочайшие тайны, кои затмят Апокалипсис!.. Я напишу это, я напишу это!

– Пьер, я всего лишь бедная девушка, рожденная в сердце тайны, выросшая в тайне и все еще выживающая в ней. Поскольку я сама являю собой тайну, воздух и земля представляются мне несказанными – нет слов, в которых я могла бы рассказать о них. Но то – тайны окружающего мира; твои же слова, твои мысли открывают для меня иные миры, полные чудес, куда я не дерзаю вступить в одиночестве. Но поверь мне, Пьер. С тобой, с тобой я храбро брошусь плыть в беззвездном море, и я буду поддержкой тебе там, где ты, сильнейший пловец, чувствуешь, что слабеешь. Ты, Пьер, говорил о добродетели и зле… всю свою жизнь Изабелл была невежественной и знает и то и другое по одним лишь слухам. Что же они представляют собой на самом деле, Пьер? Расскажи мне сперва, что есть добродетель; начинай!

– Если от этого вопроса сами боги теряются, должен ли пигмей говорить? Вопрошай воздух!

– Тогда добродетель есть ничто.

– Не так!

– А зло?

– Смотри: это ничто есть сущность, коя отбрасывает одну тень с одной стороны, и другую – с другой; и эти две тени исходят из единого ничто – вот что, как видится мне, есть добро и зло.

– Почему тогда они так мучают тебя, мой дорогой Пьер?

– Есть закон.

– Что?

– Ничто и должно терзать ничто, ибо я есть ничто. Все это сон – мы видим сон, что мы спим и видим сон.