Пьер, или Двусмысленности

В один из дней, на глазах у Пьера, девять молчаливых фигур вышли из дверей дома старого Миллторпа; гроб поместили в соседскую фермерскую повозку, и процессия, длиной около тридцати футов[171], включая продолговатое дышло и повозку, обогнула Седельные Луга и цепочкой взошла на холм, где наконец старый Миллторп обрел постель, кою утреннее солнце больше никогда его не побеспокоит. О, нежнейшее и тончайшее голландское полотно земли, по-матерински заботливой! Там, под прекраснейшим покровом бесконечного неба, подобно императорам и королям, почивают в роскоши нищие и бедняки земли! Я радуюсь, что смерть показывает себя демократом в этом деле, и, потеряв надежду на все прочие существующие и постоянные демократии, все же тешу себя мыслью, что хотя в жизни иные головы венчают золотые короны и границы их владений защищены колючим кустарником, но придет время – и для всех высекут похожие могильные плиты.

Эта, в чем-то необычная история жизни отца юного Миллторпа в большой степени повлияла на незрелую натуру и характер сына, к коему отныне перешла по наследству обязанность содержать мать и сестер. Но, хоть и будучи сыном фермера, Чарльз был совершенно не склонен к тяжелому труду. Не было ничего невозможного в том, чтобы он мог с помощью упорного, тяжелого труда со временем преуспеть и обеспечить своей семье куда более комфортное положение в жизни, чем они занимали когда-либо на его памяти. Но не так было суждено; благожелательный Штат в своей великой мудрости вынес иное решение.

В деревне Седельные Луга было образовательное учреждение, наполовину начальная школа, наполовину академия[172], но кое главным образом получало поддержку – общие предписания и финансовое обеспечение – от правительства. Здесь не только преподавались основы, каким учат в английской начальной школе, но также немного касались изящной словесности и сочинительства, того великого американского оплота и оружия, кое зовется красноречием. По высококачественной, стандартной программе Академии Седельных Лугов сыновей самых бедных фермеров учили произносить нараспев пламенные революционные речи Патрика Генри[173] или энергично жестикулировать при чтении наизусть плавных созвучий «Грешного эльфа» Дрейка[174]. Стоит ли тогда удивляться, что по субботам, когда не было никакого красноречия и поэзии, эти ребята впадали в меланхолию и относились с пренебрежением к тяжелой, однообразной работе с навозными вилами и мотыгой?

В возрасте пятнадцати лет амбиции Чарльза Миллторпа побуждали его быть либо оратором, либо поэтом, но по меньшей мере большим гением на том или ином поприще. Он воскресил в памяти предков-рыцарей и с надменным возмущением отверг плуг. Заметив в нем первые признаки сего намерения, старый Миллторп затеял большой разговор с сыном, стараясь привести его в чувство, предупредив его о всех невыгодах его изменчивых честолюбивых замыслов. Цели такого полета были или для несомненных гениев, богатых парней, или для тех нищих парней, кои остались совсем одни в этом мире и не должны ни о ком больше, кроме самих себя, заботиться. Чарльз должен как следует обдумать дело; его отец стар и болен, он долго не протянет, он ничего ему не оставит, кроме плуга и мотыги; у его матери слабое здоровье; его сестры слабы и беззащитны; и, наконец, такова жизнь, а зимы в этой части страны на удивление холодные и длинные. Семь месяцев из двенадцати пастбища ничего не приносят, а при этом вся скотина, быки и коровы, должна быть накормлена, оставаясь в своих хлевах. Но Чарльз был еще дитя, и совет нередко выглядит самой бесполезной из всех трат, на какие расходуется дыхание человеческое, никто не принимает мудрость на веру; может быть, это и хорошо, ибо такая мудрость бесполезна, мы должны находить истинные жемчужины мудрости в самих себе, и так мы их все ищем да ищем на протяжении многих-многих дней.