Пьер, или Двусмысленности

Отвергая ныне все свои предыдущие творения и сжегши с презрением даже те живописные плоды беспечной фантазии, написанные в Седельных Лугах в чудное невозвратное время Люси и любви к ней, кои он ревниво оберегал от издателей, считая, что они слишком искренни и хороши для печати; отказавшись от прежнего себя, Пьер теперь был занят написанием компактного, но всеохватывающего произведения, кое подталкивали к скорому завершению сразу два мощных стимула – жгучее желание принести в массы то, что он полагал новым, или, по крайней мере, печальную, позабытую миром правду, да грозная опасность остаться вскоре без единого пенни, если только ему не удастся продать рукопись и получить деньги. Универсальность мысли, порожденная его очень бурной реакцией на те запутанные проблемы, кои недавно обрушились на его голову, а также той беспримерной ситуацией, в коей он очутился ныне, да понимая каким-то чутьем, что самые великие творения лучших умов человечества всегда формируются по кругу, как атоллы (то есть как примитивные островки кораллов, которые, вырастая в пучинах глубочайших морей, тянутся к поверхности ростками, похожими на трубы, и смотрятся на ней кольцами белого камня, который, несмотря на то что снаружи со всех сторон исхлестан океанскими волнами, все же уберегает от всех бурь ту спокойную лагуну, кою заключает в себе), вразумительным образом объединяя целый ряд всех творений, какие только можно узнать или измыслить, Пьер решил дать миру книгу, кою мир непременно примет с изумлением и восторгом. Круг чтения, составленный из книг разных областей знания, о чем едва ли подозревали его друзья; знания, благоприобретенные случайно, его хаотичным, однако же острым умом в ходе различных, неожиданных, библиографических блужданий почти каждого культурного молодого искателя Правды, – сей неудержимый и значительный поток его сознания беспрепятственно впадал в бескрайнюю весну необычных мыслей, кои время и случай заставили в нем вспыхнуть. Ныне он поздравлял себя со всеми поверхностными приобретениями такого сорта, не ведая, что в реальности для разума, обращенного на создание неких творений, наводящих на размышления об абсолютной Правде, все простое чтение легко усваивается, но это скорее помеха на пути, кою трудно преодолеть, а отнюдь не катализатор, который поможет ему вырваться вперед.

Когда Пьер предавался размышлениям о том, что он откроет миру совершенно новые и удивительные черты красоты и силы, он был на самом деле на одной из стадий духовного развития. Сие последнее свойство ума стоит приобрести всего один раз, и потом уже никакие книги более не понадобятся, чтобы поддерживать наши души; наши собственные сильные легкие будут держать нас на плаву, и мы вынырнем из любых бездн, посмеиваясь от безнаказанности. Он не ведал – или если смутно сознавал, то пока еще не мог назвать истинную причину этого, – что уже в начале его работы тяжелый, неподатливый элемент простого книжного знания нельзя естественно спаять с пространной текучестью и воздушной легкостью спонтанной творческой мысли. Он пытался взобраться на Парнас с кипой фолиантов на спине. Он не ведал, что для него совершенно не играло роли то, что было написано другими, что, хотя Платон был в самом деле исключительно великим человеком сам по себе, но все же Платон не должен быть исключительно великим для него (Пьера) до тех пор, пока он (сам Пьер) не совершит также что-то исключительно великое. Он не видел, что не существует никаких стандартов для духа творчества, что ни одну великую книгу никогда не надо рассматривать по разрозненным частям и никогда не позволено ей господствовать со своей собственною уникальностью над творческим умом, но что все существующие великие произведения должно объединить в воображении и там рассмотреть как разнообразное и пантеистическое целое; и тогда – без всякого насилия над собственным умом или какого бы то ни было принуждения, – объединенные таким образом, они бы явственно предстали пред ним ожившие и соблазнительные. Он не ведал, что даже тогда, объединенные таким образом, все они не более чем капля в море, по сравнению с той бесконечностью и неисчерпаемостью, кои таились в нем самом, что все великие книги в мире не что иное, как искаженные воплощения незримых и всегда несказанных образов в душе, – словом, что все они не более чем зеркала, кои криво отражают нам наши же творения; и неважно, каково зеркало, если мы можем видеть какой-либо объект, то мы должны смотреть на сам объект, а не на его отражение.