Пьер, или Двусмысленности

Если человеку подарить книгу, то стоит дарителю повернуться к нему спиной, как он выбросит ее на первом же углу, он вовсе не беспокоится о том, чтобы скучать над книгой. Но покажите ему автора вживую, и, десять против одного, он вернется обратно к тому углу, подберет книгу, стряхнет пыль с обложки и очень внимательно прочтет то бесценное произведение. В человека не поверишь, пока не увидишь его своими собственными глазами. Если тогда, в силу особых обстоятельств, Пьер, пока ехал в почтовой карете в город, крайне внимательно прочел трактат «Хронометры и Часы», то как же теперь его первоначальный интерес был подогрет, когда перед его глазами промелькнул сам автор. Но при первом чтении, не будучи в силах – так он думал – сформулировать главную идею трактата, поскольку любая малопонятная идея вызывает не только замешательство, но и бросает язвительный упрек уму, Пьер в конце концов перестал перечитывать трактат и не стал больше ломать над ним голову в течение всего путешествия. Но теперь, подумав, что он мог автоматически прихватить его с собою, он обыскал все карманы в своей одежде, но безуспешно. Он умолял Миллторпа сделать все возможное, чтобы добыть ему другой экземпляр, но ясно было, что невозможно такой найти. Сам Плотин не мог бы пересказать его заново.

В числе прочих попыток, Пьер лично обратился к хромому, наполовину оглохшему, старому книготорговцу, чья лавка была неподалеку от Апостолов:

– Есть ли у вас «Хронометры», друг мой? Забыл точное название.

– Очень плохо, очень плохо! – сказал старик, почесывая спину. – Мучаюсь хроническими рюматизмами уже целую вечность – на кой они нужны?

Осознав свою ошибку, Пьер отвечал, что не знает хорошего лекарства.

– Тсс! Дай-ка я тебе кой-что скажу, молодой человек, – прошамкал старый калека, хромая, приблизился к нему и прокричал Пьеру прямо в ухо: – Не вздумай подхватить их!.. Берегись сейчас, покуда молодой, не вздумай подхватить их!

Мало-помалу таинственно-спокойный лик с голубыми глазами в верхнем окне старой серой башни начал влиять на Пьера самым поразительным образом. Когда он был во власти особой депрессии и отчаяния; когда мрачные мысли о его несчастном положении подтачивали его и черные сомнения в прямоте его беспримерного пути в жизни самым злобным образом одолевали его; когда мысль о бесполезности его глубокомысленной книги вкрадывалась в его раздумья, стоило бросить взгляд в окно гардеробной, как таинственно-спокойный лик встречался глазами с Пьером; в силу всех этих обстоятельств, эффект был удивительный, и его нельзя было достойно описать никакими словами.

«Тщетно! Тщетно! Тщетно!» – говорил ему лик. «Глупец! Глупец! Глупец!» – говорил ему лик. «Брось! Брось! Брось!» – говорил ему лик. Но когда он мысленно вопрошал этот лик, почему тот троекратно повторяет ему: «Тщетно! Глупец! Брось!», то не получал никакого ответа. Ибо тот лик не отвечал ни на какие вопросы. Разве я не говорил прежде, что сие лицо было каким-то особенным и отстраненным; само это лицо? А все то, что есть вещь в себе, никогда никому не откликается. Если дать утвердительный ответ, так пришлось бы прервать свое одиночество; а если отрицательный – пришлось бы признать свое одиночество; тогда как всякий ответ есть конец любого одиночества. Несмотря на то что сей лик в башне был столь ясен и спокоен, несмотря на то что его глаза блестели, как у веселого молодого Аполлона, а белая борода – как у старого отца-Сатурна, сидящего скрестив ноги, все же, так или иначе, Пьеру в конце концов стало казаться, что сие лицо имеет своеобразную печать злобной хитрости. Однако последователи Канта сказали бы, что это был субъективного сорта хитрый взгляд самого Пьера. В любом случае, мнилось, что лик хитро на него поглядывает. И нынче он говорил ему: «Осел! Осел! Осел!» Сие выражение было несносным. Пьер раздобыл кусок муслина да повесил его на окно гардеробной; и лик скрылся под занавесью, как любой портрет. Но сие не избавило его от этого хитрого взгляда. Пьер знал, что лик по-прежнему поглядывает на него с хитростью и через муслин. Что было самое ужасное, так это мысль, что тем или иным магическим способом лик проник в его секрет.

– Ах! – вздрагивал Пьер. – Лик знает, что Изабелл не жена мне! И, кажется, в этом причина его хитрого взгляда.

Вслед за этим всевозможные дикие догадки лавиной хлынули в его душу, и отдельные выражения из «Хронометров» живо вспомнились ему – выражения, кои он прежде понимал неточно, но кои теперь проливали странный, гибельный свет на его особое положение дел да настойчиво разоблачали его. Вновь он сделал все, что было в его силах, чтобы добыть трактат и прочесть его уже вместе с комментарием таинственно-спокойного лика; снова он обшарил все свои карманы в поисках затрепанной книги из почтовой кареты, но тщетно.