Пьер-Жан Беранже. Песни. Огюст Барбье. Стихотворения. Пьер Дюпон. Песни

Аббатство мрачное — гигантский мавзолей,
Омытый Темзою и в глубине своей
Скрывающий гранит, седой и отсырелый!
Гордиться вправе ты блистательной капеллой,
И строем башенным, и входом, где в пыли
Тяжелый пурпур свой влачили короли.
Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты,
Под коими сыны Британии зарыты —
От повелителей в их каменных гробах
До граждан доблестных, чей знаменитый прах
Отчизна бережет с почтеньем и любовью;
Хоть и не счесть в тебе достойных славословья,
Хоть испокон веков и весь заполонен
Их изваяньями твой дивный пантеон,
Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира
Сияют посреди божественного клира,
О скорбный памятник, о саван роковой
Величья гордого и славы вековой!
И все же: сонмы душ, краса и цвет народа,
Стучатся в пыльные и сумрачные своды
И молят, чтобы их в кругу святых могил
Ты средь соперников великих приютил!
Они тебя клянут настойчиво и страстно
И хлещут мощными крылами — но напрасно!
И потрясает мир, и длится без конца
Их исступленный крик, терзающий сердца!

Вестминстер! Навсегда ль останусь я мишенью

Для воплей яростных слепого возмущенья,
И, прежде чем решил верховный судия,
В глазах сородичей всегда ли буду я
Достоин адских мук? Ах, на чужом погосте
Лежат, скорбя, мои заброшенные кости,[115]
И шквалы южные, свирепости полны,
Заоблачных высот беспутные сыны,
Когда-нибудь взревут над голою равниной
И прах мой выметут, как прах простолюдина.

Вестминстер! Возмужав, сурова и горда,

Душа моя к страстям остыла навсегда,
Познал я клевету: походкой воровскою
Она вошла в мой дом, его лишив покоя,
На ложе брачное пустила скользких змей,
И, славой осенен, между детьми своей
Фантазии живой, я видел руку злую,
Что въяве, надо мной победу торжествуя,
На лоб повесила мне прозвище, каким
Мы сумасшедшего, введя в Бедлам, клеймим.

Потом подрыли дуб, стоявший в полной силе,

Ствол от божественных побегов отлучили,
Отца от дочери; за дух мятежный мстя,
Отторгли от меня любимое дитя,[116]
Крича, что сызмала растление вселю я
В природу чистую его; что поцелуи
Мои кощунственны; итак, умчали прочь,
От сердца оторвав, единственную дочь,
И неоглядные легли меж ней и мною
Пространства горьких вод, затянутые мглою.

Ах, не было и нет мучительней обид

Для тех, в чьих жилах кровь высокая бежит.
О, злых ударов град! О, тот клинок ужасный,
Входящий в глубь души, разящий безучастно
Любовь нездешнюю, основу из основ
Порыва пылкого поэтов и отцов!
О, пламени укус, неукротимо-ярый!
О, плети Эвменид![117] Неслыханные кары
Веков язычества, из вас хотя б одна
Похожа ли на боль, что мною снесена?

Вот перечень скорбей, которым вплоть до гроба

Упрямо обрекла меня людская злоба;
Вот раны на боках, — они еще свежи, —
То проложили след священные ножи;
Неумолимая стихия буревая
Над головой моей металась, завывая,
И сердце высохло, став горше и черней
Травы, таящейся среди морских камней,
И пенистой волны, какою изначала
Природа мрачная Британию объяла.

Вестминстер! Мне досель успокоенья нет!

Иль мало вынес я лютейших зол и бед?
Зачем же должно мне страдать и за могилой,
Прослывши дьяволом, враждебной людям силой?
А угрызения с отравой тонкой их,
А реки слез, в полях изгнанья пролитых,
А бесконечное томленье агонии?
Ах, я ль не искупил ошибки роковые?
Вестминстер! Или впрямь навек в твой мирный храм
Заказан вход моим сгнивающим костям?

О призрак сумрачный, отвергнутый в отчизне!

Бездонна скорбь твоя! Ты по короткой жизни
Промчался, словно лев, затравленный в лесах;
Гонимый по пятам, летел с грозой в глазах
Средь улюлюканья, и посвиста, и лая,
Сквозь заросли кустов, повсюду оставляя
Отодранную шерсть! Ты в бегстве изнемог,
Все тяжелей гудел могущественный скок,
И кровь с твоих боков, израненных жестоко,
Бежала на песок, как два густых потока.

Но попусту ль дышал враждою свет большой

К тебе, поэт-боец с кипящею душой;
Не твой ли стих стальной, отточенный на диво,
Со смехом горьким в грудь Британии чванливой,
Как меч карающий, вонзился, рьян и смел,
И в сердце у нее так глубоко засел,
Что раною она томилась беспредельно,
И крик ее всегда звучал тоской смертельной.
И открывалась вновь при имени твоем
Та рана страшная, горящая огнем?

О Байрон, юный бог, ты вызов одинокий

Швырнул сородичам враждебным; их пороки
Ты миру обнажил с бесстрашной прямотой;
Но постеснялся ты сорвать покров святой,
Столетья долгие как будто пригвожденный
К челу великого спесивца Альбиона —
Плотнее чем из мглы и копоти покров,
Который в наши дни, недвижен и суров,
Раскидывается от края и до края,
Род человеческий как в саван облекая.

Завесы ханжества ниспали под твоим

Ударом гибельным, растаяли, как дым;
Но после стольких зол, неслыханных гонений,
Несправедливых кар, которые твой гений
Напрасным ропотом встречал издалека,
Все так же ненависть, как прежде, велика, —
И над могилою ее пылают взгляды;
Как страшен суд людской! Не знает он пощады.
Ничем, о господи, не искупить вины
Страдальцам, кто молвой людской осуждены.

О сладостный певец тоски неодолимой

Столетья нашего; о, бездною любимый,
Поэт горчайших мук, чья страсть, хлеща, как плеть,
Неблагодарное отечество краснеть
И опускать глаза заставила немало;
Бок о бок с именем твоей страны блистало
Нам имя славное твое, а между тем
Был свет большой к твоим страданьям глух и нем,
Поторопился он сокрыть тебя во мраке,
Не дав тебе лежать в великолепной раке.

То — вечная судьба героев, для кого

Дороже истины нет в мире ничего!
Да, испокон веков несчастье исступленно
Грызет горящего отвагой Аполлона,
Кто твердо предстает пороку на пути,
С драконом гибельным дерзает бой вести:
О, горе! Кольцами чудовищного гада
Свирепо стиснутый, облит струями яда,
Ты поздно ль, рано ли был должен пасть в бою
И, всеми брошенный, истлеть в чужом краю.

А общество, немой свидетель агонии,

Непримиримостью дыша, как в дни былые,
Не пошевелится, чтоб вырвать наконец
Питомцев гения из роковых колец!
О, благо, если тот палач высокородный
Тела отдаст червям и в ярости холодной
Лютей, чем смерть сама, являть не станет власть,
Чтоб местью длительной насытить душу всласть
И, жертву новую свалив рукой всесильной,
Не будет прах ее тревожить в тьме могильной!

Аббатство мрачное, — гигантский мавзолей,

Омытый Темзою и в глубине своей
Скрывающий гранит, седой и отсырелый!
Гордиться вправе ты блистательной капеллой,
И строем башенным, и входом, где в пыли
Тяжелый пурпур свой влачили короли.
Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты,
Под коими сыны Британии зарыты —
От повелителей в их каменных гробах
До граждан доблестных, чей знаменитый прах
Отчизна бережет с почтеньем и любовью;
Хоть и не счесть в тебе достойных славословья,
Хоть испокон веков и весь заполонен
Их изваяньями твой дивный пантеон,
Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира
Сияют посреди божественного клира,
О скорбный памятник, о саван роковой,
Величья гордого и славы вековой!
И все же: сонмы душ, краса и цвет народа,
Стучатся в пыльные и сумрачные своды
И молят, чтобы их в кругу святых могил
Ты средь соперников великих приютил!
Они тебя клянут настойчиво и страстно
И хлещут мощными крылами. Но напрасно!
И потрясает мир и длится без конца
Их исступленный крик, терзающий сердца!