Перчинка (не полностью)

- Да погоди ты, - с досадой воскликнула она. - Ну что ты, боишься, что у тебя его украдут?

- Нет, так у нас ничего не выйдет, - начиная сердиться, воскликнул Перчинка. - Двадцать лир за литр! А вы знаете, почем оно мне самому обходится?

Неожиданно ему бросился в глаза застекленный шкаф, стоявший за спиной у профессора. В шкафу виднелась фотография какого-то юноши с роскошными усами, в военной форме. Рядом с ней висел пробитый пулей шлем, два ружья старого образца, патронташи, кинжал и военный мундир, какого мальчик никогда в жизни не видел.

- Да, возможно, ты прав, мой мальчик, - устало проговорил старый профессор. - Но у меня просто-напросто нет таких денег. Несколько десятков лир - вот все, что у меня есть, и на эту сумму я должен жить до тех пор, пока снова не начнут платить жалованье. Ты уж извини, но я не в состоянии купить твое масло.

Женщина чуть не плача вернула бутылку Перчинке, который стоял, о чем-то размышляя.

- Я мог бы обменять на что-нибудь, - сказал он наконец.

- А на что бы ты мог обменять? - сразу оживилась женщина.

- Ну, например, вот так: я вам дам бутылку масла, а вы мне вот эти ружья и патроны, - предложил мальчик.

Женщина умоляюще посмотрела на профессора. Тот стремительно повернулся к шкафу и долго, долго стоял так, не отрывая скорбного взгляда от лица юноши на фотографии.

- Нет, - медленно проговорил он. - Я предпочитаю вовсе отказаться от еды... А это нельзя - память.

- Целую бутылку, - заметил Перчинка, который все еще не терял надежды сторговаться.

- Нет, мальчик, - решительно возразил профессор.

Это вещи моего сына... Он умер. Нет. Я их не отдам за все золото в мире.

Перчинка пожал плечами и, не прощаясь, пошел к двери. Женщина чуть не со слезами на глазах пошла следом.

- А ты не хочешь обменять на мое платье? - робко спросила она. - Или, может, тебе подойдет старый костюм профессора?

Перчинка покачал головой. Однако, уже переступив порог, он остановился и сказал:

- Знаете что, отлейте себе стаканчик. А когда профессору заплатят жалованье, вы мне отдадите.

Глава IX

БОРЬБА НАЧИНАЕТСЯ

Моросил дождь. Ленивые, мелкие капли нудно падали на город. Дома были словно окутаны мутной пеленой, вода проникала всюду, просачивалась сквозь одежду.

Густая, липкая грязь хлюпала под ногами сотен людей. Это хлюпанье и шарканье обуви по мостовой сливалось в какой-то странный звук, словно огромная змея ползла по улицам города.

Их было три или четыре сотни. Выстроившись в какое-то подобие колонны, они брели по мостовой, сопровождаемые вооруженными немцами. Двое немцев шли впереди колонны, остальные по бокам и сзади. Дождь лил на каски немцев, на обнаженные головы парней, на седины стариков.

Перчинка остановился, с удивлением воззрившись на абсолютно голый, покрасневший от холода череп, маячивший впереди, на котором блестели капли дождя. Люди шли с опущенной головой. Ни слов, ни улыбок.

- Куда они идут? - спросил Перчинка у невысокой женщины в черном, стоявшей на углу улицы Данте.

- А кто их знает, сынок? - отозвалась та. Лицо у женщины было грустным.

- Когда немцы увозят тебя, никогда не знаешь, куда попадешь, - добавила она, помолчав.

- А почему их увозят? - снова спросил Перчинка. Но женщина не знала, что ответить мальчику. Она так же, как и он, не умела читать и не знала, что написано в прокламациях, расклеенных на стенах домов. Это был приказ немецкого командования. Все мужчины, говорилось в нем, должны явиться в распоряжение немецких и итальянских фашистских властей и считать себя военнообязанными. Это относилось и к пятнадцатилетним подросткам и к старикам.

В длинных колоннах, печально движущихся по городу, было немало стариков. Со своего места Перчинка заметил по крайней мере троих. На площади Данте он увидел, как немцы остановили переполненный трамвай. Двое стали у передних дверей, двое у задних. Пассажирам предложили сойти. Всех выходивших из трамвая тут же делили на две группы, одна состояла из мужчин, другая из женщин. Перчинка видел, как какая-то женщина судорожно прижимала к себе высокого бледного юношу лет пятнадцати, словно пыталась спрятать его в своих материнских объятиях. Один из немцев, произнеся несколько непонятных слов, мягким, почти ласковым движением отодвинул их друг от друга. Стоявшие рядом женщины принялись успокаивать плачущую мать, а юноша, поникнув головой, присоединился к группе мужчин.

По городу шли длинные колонны безоружных итальянских солдат. Обычно их сопровождали немецкие унтер-офицеры, а за колонной ползли два-три танка. На стенах домов изо дня в день появлялись прокламации, приказывающие под угрозой смертной казни сдать оружие и радиоприемники.

Старик Микеле, который снял мундир ополченца ПВО и вновь принялся за свое прежнее ремесло разносчика, как умел, объяснял Перчинке события, происходившие в городе, и всегда ужасался, читая приказы немцев.

- К ним применили оружие. Это значит расстреляли, понимаешь? воскликнул он, остановившись однажды перед одним из приказов.

- За что? - удивился Перчинка.