Перебежчик

Катафалку потребовалось двадцать минут чтобы добраться до холма, где стояли недавно построенные госпитальные бараки, разбросанные по всему газону парка Чимборасо. Неясный и тусклый желтоватый отсвет ламп пробивался сквозь множество маленьких окон.

Легкий туман угольного дыма витал под дождем над просмоленной крышей сарая. Участников миссии высадили за оградой палаты, избранной для сегодняшнего богослужения, и Калеб с Адамом забрали фургон, чтобы привезти госпитальную фисгармонию, пока как Джулия с Салли раздавали сборники церковных гимнов.

Старбак отправился с Адамом.

- Я хотел перекинуться с тобой словечком, - доверительно сообщил он другу, пока повозка гробовщика тряслась по мокрой дороге.

- Ты говорил со своим отцом?

- Не выпало случая, - ответил Адам. Он не смотрел на Старбака, вглядываясь в дождливую ночь.

- Я хочу лишь вернуться в свою роту! - воззвал к нему Старбак.

- Знаю.

- Адам!

- Я попытаюсь! Но это будет нелегко. Я должен выбрать подходящий случай. Отец раздражителен, сам знаешь, - покачал головой Адам. - Почему ты так стремишься сражаться? Почему бы тебе просто не пересидеть войну здесь?

- Потому что я военный.

- Ты хотел сказать, дурак, - раздраженно отозвался Адам, а потом фургон резко накренился, остановившись, и пора было отнести фисгармонию обратно в палату. Деревянный сарай вмещал шестьдесят раненых.

Двадцать больничных коек были установлены вдоль каждой стены, а еще двадцать стояли в два ряда в центре барака. Пузатая печь занимала центральную часть, на ее горячей решетке сгрудились кофейники. Стол сиделок был сдвинут в сторону, чтобы освободить место для фисгармонии.

Джулия нажала на покрытые ковровой тканью педали, сыграв пару хриплых аккордов, словно очищая от паутины язычки инструмента. Преподобный и миссис Гордон обошли койки, пожимая руки и произнося слова утешения. Салли присоединилась к ним, и Старбак заметил, как с ее появлением раненые приободрились.

Ее смех словно наполнил барак светом, и Старбак поймал себя на мысли, что никогда не видел Салли такой счастливой. По всему бараку стояли ведра с водой для смачивания повязок раненых, и Салли, найдя губку, мягко смачивала покрытые темными пятнами бинты.

В палате воняло гниющей плотью и человеческими испражнениями. Несмотря на горевшую печь, было холодно и сыро, и темно, несмотря на полдюжины ламп, висевших на стропилах из свежего дерева.

Некоторые больные находились без сознания, большинство лихорадило, и лишь немногие получили ранения в бою.

- Как только снова начнутся настоящие сражения, - говорил Старбаку сержант, потерявший руку, - тогда вы и увидите, сколько раненых привалит.

Сержант явился на службу с группой других пациентов из соседних бараков, принеся стулья и лампы. Сержанта ранило во время несчастного случая на железной дороге.

- Упал на рельсы - пояснил он Старбаку, - спьяну. Сам виноват, - он оценивающе смотрел на Салли. - Девушка редкостной красоты, капитан, ради такой стоить жить.

Звуки пения привлекли в палату еще больше пациентов и нескольких здоровых офицеров, которые навещали своих друзей и теперь толпились в конце барака.

Некоторые из раненых были северянами, но все голоса постепенно слились в одну мелодию, наполнив палату сентиментальным чувством товарищества, которое заставило Старбака неожиданно затосковать по обществу своих солдат.

Казалось, только одного человека не тронуло пение; это бородатое, бледное и костлявое создание спало, но неожиданно проснулось и в ужасе принялось кричать.

Голоса запнулись, и Салли подошла к больному, притянула его голову к себе и погладила по щеке, Старбак увидел, как затихли дрожащие руки на потертом сером одеяле, покрывавшем его койку.

Худой пациент замолчал, а голоса вновь запели. Старбак наблюдал за игравшей на фисгармонии Джулией и внезапно почувствовал, что его снова влечёт прежняя вера.

Может, все дело было в ярком освещении в или в лицах раненых, которые выглядели так трогательно, умиротворенные тем, что до них донесли слово Божье, или, может, в всепоглощающей красоте Джулии, но Старбака вдруг настигло чувство вины, когда он слушал преподобного Джона Гордона, молившего Господа ниспослать щедрую Божью благодать этим израненным душам.

Манера речи миссионера оказалась мягкой и действенной, и явно более уместной, чем громкие напыщенные тирады отца Старбака, которые тот обычно применял.

Из Писания была выбрана двенадцатая глава книги Екклезиаста, и Сэмуорт читал ее высоким нервным голосом. Старбак следил за отрывком по библии своего брата, которую Адам прислал ему вместе с приглашением на чай.

Слова Писания глубоко запали в душу Старбака.

- И о своем создателе помни с юных дней, - такими словами начинался пассаж, и сбоку Джеймс приписал мелким шрифтом: "Не легче ли быть христианином в старости? Годы приносят мудрость? Молюсь о ниспослании благодати", но Старбак знал, что лишен благодати Божьей, что он грешник, что врата ада разверзлись так же широко, как открытые утробы доменных печей у реки в Ричмонде, и чувствовал ужасающий страх грешника, представшего пред Господом.