Перечитывая Джойса

Стивен Дедал - несомненный герой романа. Несомненный, но не «идеальный». Своему призванию, своей внутренней правде он предан жертвенно: когда одноклассники, издеваясь над ним, требуют отречься от поклонения поэзии «еретика» Байрона, он предпочитает побои отречению (не случайно же юный ирландец носит имя Стефана - первого мученика христианской церкви); когда его сокурсники - среди них и откровенные приспособленцы, и социалисты, и фении - подписывают легкомысленную петицию в поддержку политических инициатив Николая II, Дедал, навлекая на себя осуждение товарищей, отказывается подписать петицию, видя в ней лишь суетность и коньюктуру. Но Джойс далеко не превозносит Дедала; более того, он вменяет Дедалу какие-то черты «антигероев» и «чужаков» западной литературы последующих десятилетий: Дедал излишне неуживчив, черств в отношениях с домашними; неоднократно подчеркивается физическая неопрятность Дедала, мрачная разнузданность его воображения; надменный разговор Дедала со старым англичанином-иезуитом об эстетике иной раз даже стыдно перечитывать.

Какую же художественную задачу ставил перед собою Джойс, постоянно снижая в глазах читателя образ своего героя?

Возможно, по замыслу Джойса, в романе присутствует и некий безусловный герой, или, точнее, - метагерой, который есть сама поэзия. И самое ценное в Дедале для Джойса - именно общение с «метагероем» и служение ему.

«Метагерой» приходит нежданно, в каждый период жизни по-разному, знаки его случайны. Но все эти знаки, голоса и слова становятся для поэта внутренней непреложностью; и - как ни тяжело - эту внутреннюю непреложность можно и нужно выразить в слове и поведать о ней другим.

Маленькому Стивену не дают покоя разговоры родных, что протестанты насмехаются над странными словами из литании Мадонне («Башня кости слоновой. Чертог золотой...»). И вдруг его поражает, что у протестантской девочки Эйлин руки белые, точеные и прохладные - как слоновая кость, а ее развевающиеся по ветру волосы - воистину «золотой чертог». Пройдут годы, и юношу Дедала будет волновать мысль, что загадочное сияние слоновой кости напоминает сияние слова...

В классе урок. Команды «Алой» и «Белой Розы» соревнуются на скорейшее решение арифметической задачи. Но, как будто неожиданно, вся арифметика перетекает куда-то на периферию сознания, а в центре мысли - совсем иное: «Белые розы и алые розы: какие красивые цвета! И билеты первого, второго и третьего учеников тоже очень красивые: розовые, бледно-желтые и сиреневые. Бледно-желтые, сиреневые и розовые розы тоже красивые. Может быть, дикие розы как раз такие; и ему вспомнилась песенка о цветах дикой розы на зеленом лугу. А вот зеленых роз не бывает. А может быть, где-нибудь на свете они и есть».

А вот юноша Стивен засыпает на закате на берегу Дублинского залива. В лучах заката рябит вода. И снова перед ним - свой, по-особому увиденный мир, сродненный и непреложный: «Мир - мерцание или цветок? Мерцая и дрожа, дрожа и распускаясь вспыхивающим светом, раскрывающимся цветком, развертывался мир в бесконечном движении, то вспыхивая ярко-алым цветком, то угасая до белейшей розы, лепесток за лепестком, волна за волной света, затопляя все небо мягкими вспышками, одна ярче другой».

Вообще, юный Дедал не просто поэт, но философ-поэт. Его монологи - подчас целые эстетические манифесты. Иной раз эстетические идеи распаляют его настолько, что теоретик пересиливает в нем поэта. Назначение поэзии, по мысли Дедала, - найти и выразить внутреннее «сияние», «самость» (в подлиннике Джойс употребляет непереводимый неологизм — whatness) вещей, найти те символы, которые позволили бы отразить некие нетленные основания природы и слова. В нищей, порабощенной стране, где обыденное сознание не может вырваться из пут полусредневековых представлений и провинциализма, фигура Стивена Дедала выглядит малопонятной и эксцентричной. Для товарищей эстетические искания Стивена - «схоластическая вонь»; даже сам ландшафт любимого и ненавидимого им Дублина - против него: «Грязно-серый цвет, отражающийся в стоячей воде, и запах мокрых веток над их головами - все, казалось, восставало против образа мыслей Стивена»...

Конфликт Дедала-Джойса с собственной страной - не просто разрыв, не просто отпадение, но нечто более сложное и диалектичное. Конфликты подобного рода неоднократно бывали в истории.

История знает времена отчаяния и застоя, когда мысль и сознание, напрасно ища выхода наружу, устремляются в глубину внутреннего опыта человека; жизнь как бы уходит внутрь себя, одушевляется изнутри, и тогда перед нею открываются новые перспективы. Разумеется, раздвижение горизонтов истории через погружение в глубинный мир человеческой души - вещь не универсальная. Во всяком случае, как неоднократно указывали наши исследователи творчества Джойса, 1916 год вдвойне славен в истории Зеленого Острова: в этом году в Дублине вспыхнуло Пасхальное восстание против колонизаторов, а выход из печати (на чужбине, в Париже) «Портрета художника» означал, что Ирландия подарила миру гениального писателя.