Перед бурей

рый, казалось, никогда не настанет: я кончил гимназию.

Но далось это мне не даром. Предварительно пришлось

пройти через «врата адовы»: волнения и муки выпускных

экзаменов. Я шел им навстречу с тревогой и опасениями.

На всем протяжении гимназического курса я учился хоро-

220

шо. Правда, я почти никогда не был первым учеником, —

для этого в те времена требовалось такое количество зуб

режки, какого мне нехватало, но мое имя обычно красова

лось в числе первой пятерки сверху. Нелюбовь к зубрежке

я компенсировал общим развитием, изворотливостью мыс

ли, хорошей памятью, литературными данными и в резуль

тате более или менее успешно плыл по волнам гимназиче

ской науки. Однако теперь, накануне выпускных экзаме

нов, подводя итог своей девятилетней учебе, я слишком

хорошо ощущал почти полное отсутствие у меня тех «кур

совых знаний», которые были обязательны для каждого

оканчивающего среднее учебное заведение. И это меня

несколько смущало и беспокоило.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил меня перед

первым экзаменом Михаил Маркович.

— Как чувствую? — откликнулся я. — Чувствую, как

конь на скачках, которому предстоит перепрыгнуть через

десяток высоких барьеров.

— Но ты все-таки веришь в успех? — продолжал до

прашивать меня Михаил.

— Что значит «веришь»? — возразил я. — И что такое

вообще вера? В катехизисе Филарета есть такое опреде

ление: «Вера есть вещей обличение невидимых, то есть

уверенность в невидимом как бы в видимом, в желаемом

и ожидаемом как бы в настоящем». Не плохое определе

ние! В этом смысле я, пожалуй, верю, но рассчитываю

главным образом на свою изворотливость да еще на свою

«кривую», которая до сих пор меня хорошо вывозила.

Подготовлен же к испытаниям я дьявольски плохо.

Затем начались экзамены. Они продолжались целый ме

сяц. Мы все, выпускники, в течение этого месяца не жи

ли, а горели: плохо спали, плохо ели, напропалую зубрили

и не выходили из состояния перманентного волнения. Мои

надежды на «кривую» не были обмануты. Помогала, ко

нечно, и собственная ловкость. Экзамены сразу пошли хо

рошо. Начались они сочинением по словесности на тему

«Почему русская литература с эпохи Петра Великого нача

ла утрачивать церковный характер?» Весь наш класс спра

вился с задачей неплохо, так что Петров даже напился

от радости и в пьяном виде говорил, что за работу поста

вил мне пять с плюсом, а сверх того, еще расцелует. По

алгебре и геометрии, на письменном экзамене, я тоже по

лучил по пятерке. Страшила меня устная математика, но

221

тут уж «кривая» помогла: вытащил легкие билеты. В ре

зультате и здесь получилась пятерка. В общем дела шли

хорошо, и, как я писал тогда Пичужке, «кроткий лик золо

той медали начинает вырисовываться предо мной в сине

ватой дымке». Да, дела шли хорошо, так хорошо, что у

меня появилось даже головокружение от успехов...

В тот год весна выдалась поздняя и холодная. До кон

ца апреля лед на Иртыше лежал толстым и крепким слоем.

Ледоход начался лишь в первых числах мая и развивался

медленно и неровно. Следующим после математики экза

меном была история. Готовился я к экзаменам обычно с

кем-нибудь из приятелей, большей частью с Марковичем,—

то у меня, то у него. В этот день я пришел к Марковичу,

чтобы «подчитать» по истории. Мы сели за стол и разло

жили книги. Но мне как-то не сиделось. Я встал и подо

шел к окну комнаты, выходившей прямо на Иртыш. Гран

диозная картина сразу захватила меня. Широкая река

была в буре и движении. Громадные льдины неслись по

вспухшему от весеннего половодья мощному потоку.

Льдины шли почти сплошной массой, наскакивая одна на

другую, сталкиваясь и ломаясь, то образуя густые заторы,

то открывая полосы чистой воды. Ветер свистел над

вздувшейся рекой, на свободных пространствах ходили

пенистые волны. Какое-то смутное, но неодолимо сильное

чувство вдруг проснулось в моей душе, и, повернувшись

к Михаилу, я неожиданно воскликнул:

— Мишка, бросай книги, поедем на лодке!

Михаил поднял от учебника лицо, полное изумления.

— Ты с ума сошел! — почти с ужасом воскликнул он.

Но в меня уже вселился мой бес, и я знал, что будет

по-моему. Напрасно Михаил отговаривался необходи

мостью готовиться к экзамену, напрасно он указывал на

безумие кататься на лодке в ледоход, — я стоял на своем,

я уговаривал его, грозил, упрашивал, старался подейство

вать на его самолюбие — и, в конце концов, добился

своего.

— Ну, чорт с тобой, пойдем! — подвел итог Михаил.

Едва мы вышли из дому, как нас закружил холодный,

пронзительный ветер. На берегу мы встретили пару лодоч

ников, которые, узнав о нашем намерении, посмотрели на

нас, как на лунатиков. Я, однако, настаивал, и лодочники,

222

пожав плечами, предоставили нам делать, что мы хотим.

Мы сели в небольшую гребную лодку и тронулись в путь.

Наше намерение состояло в том, чтобы, используя про

светы и трещины между несущимися льдинами, переплыть

на тот берег и затем вернуться назад. Мы рассчитыва

ли, что на всю операцию потребуется два-три часа, и

мы поспеем к обеду, после которого займемся Иловай

ским. Ведь экзамен истории грозно висел над нашими

головами!

Не тут-то было! Едва мы отплыли несколько саженей