Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Он сперва не мог понять, что произошло, оглядывался, вздыхал, плакал, пока не заметил старого усача, который, покуривая, сидел на лавке и глядел на него с добродушной улыбкой. Взгляд этого старика, его трубка так несчастному Яну припомнили дровосека, что у него дрожь пробежала по коже. Но он осмелился второй раз поглядеть, и из-под развесистых усов он заметил пробивающуюся улыбку… однако он столько уже был знаком со светом и имел грустно приобретенный опыт, что еще не доверял усам и трубке.

Старый инвалид, мягко на него взглянув, стал мягко расспрашивать.

– За что это тебя сюда привели? Что-то сделал?

Янек расплакался, не хотел уже ничего говорить, но в конце концов исповедался ему за весь день. Инвалид начал кивать головой и причмокивать, что, снова припоминая дровосека, испугало юношу… он ничего не сказал, выдохнул дым и вышел, хлопнув дверью. Через четверть часа вошёл со старым усачём какой-то важный человек в очках… оглядел Янка, потрогал его, надул губы, зажмурил глаза, плюнул и вытолкнул его, собственной рукой давая ему по шее, на улицу.

Янек еще не вышел из остолбенения, в которое его привело это странное обращение с ним, когда снова оказался в кипятке и уличном шуме. Хотел уже идти прямо в костел, но башню его за слезами разглядеть не мог.

– Ха, – подумал он, – пойду дальше на удачу.

И он снова медленно двинулся к центру города. Едва прошел десять шагов, сильный свет ударил ему в глаза, какое-то огромное здание стояло на дороге, но освещённое, точно кусочек дня на ночь себе припрятали. Двое каких-то господ стояли на конях и стерегли двери; во дворе полно было особеннейших карет, а сколько людей, сколько людей! Янек должен был остановиться, чтобы хоть немного присмотреться.

Невозможно было не засмотреться, потому что такого зрелища он в жизни еще не встречал. Эти люди, которых видел входящими, выходящими, садящимися и высаживающимися из карет, те паны и даже дети, и те, что им прислуживали, и те, что их везли, были это совсем иные создания, чем те, что под именем людей привык Янек видеть в деревне. Что за одежда, полно золота и пурпура! Что за лица, он сказал бы, рисованные, такие свеженькие, а кони как куклы… а собаки даже такие аккуратные и элегантные, все чопорные, изящные, улыбчивые, весёлые, сердечные и дивно красивые. Даже слова из их уст выходили мягкие, сладкие, как шёлк, из уст тянулись блестящими бусинками, а Янек слушал только их музыку, потому что понять не мог; это был язык того света, совсем иной, чем наш. Янек снова потерял голову, не в силах идти дальше.

– Пусть-ка это пройдет, тогда и я пройду, – говорил он себе, – а толпа каждую минуту еще увеличивалась, а так радостно было смотреть на этих людей, красивых, весёлых, улыбающихся, вежливых, добрых и честных.

Янеку раз показалось, что у одной из тех дам в глазу слеза, но это был бриллиант, что светился у нее на лице; ему снова показалось, что увидел гнев в глазах какого-то господина, но это была тень от копны волос, что придавала физиономию марса. Впрочем, все они имели, как оказалось, две подобные мины и два голоса – между собой были как ангелы, но для слуг и толпы принимали иной облик, речь и взгляд. Янек сам это понял, потому что, делая вывод из улыбок и лиц о сердцах, вытянул руку хоть со стыдом и хотел, рассказывая свою историю, просить о какой-нибудь помощи красивую женщину со светлыми локонами, с глазами, как небо, мудрыми… но та грозно на него прикрикнула… Кто-то в эти минуты толкнул его, третий поправил, и Янек, на кулаках выбитый за этот чародейский круг света и веселья, очутился среди темноты и пустоши.

Как сон прошло видение, собирался идти дальше.

Кто-нибудь подумал бы, что Янек, видя наступающую ночь, набрался разума и поспешил по совету отца в монастырь; он, может, и имел желание это сделать, но в этом шуме он обманулся и внушил себе, что когда столько людей не спят, ночи быть еще не может, только так потемнело. Итак, он снова шёл улицей, но вздыхая по тому свету, которого немного видел, и из которого так скоро его выгнали.