Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Два господина, хозяйничающие не у себя, были чрезмерно деятельны, вспарывали стулья, раздирали канапе, пробовали полы, заглядывали за печь, в печь, осматривали балки потолка, трогали внизу столики, словом, казалось, чего-то искали, чего найти не могли. Один из них даже вспарывал одежду, думая, что в ней наткнётся на что-нибудь зашитое. Кучка бумаг и немного книжек уже были отложены в сторону. С неизмерным мастерством и ловкостью прибывшие гости систематично досматривали инвентарь всего жилища. Закрытые ящики открыли отмычками, третий из которых, стоящий у двери, был наготове, что привлекло к нему косой взгляд Дыгаса – счастьем, никем не замеченный. Сосчитали немного найденных денег, начали связывать письма и бумаги, а ещё один деловито обходил самые маленькие закутки со свечой. Заглянули в печь, где были потрёпанные бумаги и записки, и те из неё вытащили, словом, почти не было мышиной норы, в которую бы не заглянул кто-нибудь из господ.

Потом зажгли сигары и между собой начали о чём-то живо говорить, собирать corpora delicti[18] но кухарка не могла расслышать ни слова.

Поручили потом Дыгасу, чтобы о том, что случилось, сохранял молчание под самой суровым наказанием.

– Прошу ясно панов, – отозвался сторож печально, – что мне там говорить, а не утаится, что паны тут были и искали. Внизу стояли люди, тут языков достаточно.

– Пусть держат их за зубами, – воскликнул один, с бакенбардами полумесяцем, – потому что… будет плохо. – И погрозил на носу.

Дыгас уже смолчал.

– Сказать им, чтобы не разболтали, а нет, то их проводят туда, откуда нескоро вернуться, понимаешь…

Не из чего было с ним разговаривать и объяснять, Дыгас вытер рот и замолк.

Только когда начали собирать книжки и бумаги, Дыгас видел, как один положил в карман деньги, другой, взяв на стене часы, спрятал, поглядели и рассмеялись между собой, словно говорили друг другу: «Когда его освободят, если до этого дойдёт, деньги и часы не будут уже в его голове».

Связали бумаги в скатерти, снятой со столика, на два толстых узла, пачку один взял под плащ и стали уходить. Одну свечу погасили, другую дали Дыгасу.

Уже собирались выходить, когда кухарка, предупреждая их выход, тихо выкралась из чердака, забыв карзинку для белья, вбежала в кухню и упала на стульчик, сильно дыша, едва живая.

На треск дверей прибежала Малуская – хотела узнать, что произошло, но кухарка от страха и волнения не скоро восстановила речь. Посыпались потом слова, прерываемые хватанием за голову и грудь, Малуская только могла понять, что у пана Каликста в его отсутствие была ревизия. С этого нужно было догадываться, что или юноша ушёл и скрылся, чувствуя себя виноватым, или его уже арестовали.

Бедная тётка хотя вовсе не была в то посвящена, что делал Бреннер и чем занимался, заломила руки, не зная сама, объявлять ли о том Юлии, или нет. Предчувствовала, какое ужасное впечатление произведёт на неё эта новость, хоть и не догадывалась о всех её последствиях и продолжении.

Юлия уже и так целый день ходила, всё больше к вечеру будучи разгорячённой и беспокойной. Приход и уход тётки, какое-то перешёптывания с кухаркой пробудили в ней подозрения. Что тут было предпринять?

Малуская была ещё на кухне, когда отсюда отчётливо услышали стук закрываемой двери – потом прошла ещё минута (как оказалось позже, её опечатывали) и на лестнице послышались шаги. Четверо нежданных гостей сходило вниз. В каменице, где уже разошлась весть о полиции, было тихо, как мак сеял. Ёзек, который имел не вполне чистую совесть, спрятался наверху, над магазином Арамовича, и притих. Одна Ноинская, немного осмелев и не в состоянии сопротивляться врождённому любопытству, стояла в воротах, детей заперев в комнате. Фрицек и остальное её потомство награждало себя, сидя в окне с приплюснутыми о стекло носами.

Полиция торжественно прошла ворота, предшествуемая Дыгасом. Молчание продолжалось ещё, может, пока она не ушла на добрую стаю, а тут все двери одновременно с треском открылись и как буря высыпались дети и старшие в ворота. Арамович со всем двором, ноинчики, сам хромой даже, первый челядник, Матусова, Агатка. С чердака выбрался сорванец Ёзек.

Все, как ошалелые, напали на Дыгаса, который стоял неподвижный, как скала. Ноинская хотела первая его спросить, когда, прерывая её едва начатую речь, пан Ласанты зазвенел ключами.

– Есть приказание, – сказал он, – чтобы об этом никакой болтовни не было, а кто болтать будет, пойдёт туда! – драматичным движением он указал на город и, не вдаваясь ни в какие дальнейшие выслушивания дела, полный достоинства и важности, отступил в своё жилище.

Всё это шумное население каменички онемело – поглядывали друг на друга; Ноинская, которая была патриоткой, пожала плечами таким революционным образом, что Арамович испугался, впихнул жену назад в дом, подмигнул челяди и тут же удалился.