Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Ёзек пал под Гроховом, Матусова не на много его пережила. Мацек Вихрь, тот четвертак из деревни пана майора, отлично бился в течении всей войны, пули его счастливо облетали, имел простреленный плащ, продырявленную шапка, спину и голову унёс целыми. Только под Фишау, когда дали огня по бедным четвертакам, чтобы их натолкнуть на лоно законной власти, Мацек был ранен. Со завязанной рукой он попал в Тобольск, а потом в гарнизонную команду. Там, дожив как-то до 1841 года, получил отставку и – как сам говорил – в награду за службу плащ, но без пуговиц. Больше тринадцати месяцев путешествуя пешком, в конце концов он дошёл до Моргова и у порога отдал отчёт грустно охрипшим голосом. Едва его узнал старый майор, который немного оглох и жаловался на здоровье. Приняли его сердечно, задерживая в усадьбе. Сразу на следующий день пошёл искать давнюю свою наречёную, Ягну, которая как раз овдовела год назад, и, хорошо подумав, – женился на её дочке. Ягна была для него уже слишком старой, а Мацек имел все качества и изъяны четвертаков: любил старую водку, предпочитал молодых женщин. Майор хотел его привести в себя, что возраст наречёной казался ему для седеющего солдата не слишком подходящим.

– Будто вы не знаете, пан майор, – сказал он, – как эти бедные женщины быстро стареют. Через пару лет, увидите, будет такая баба, аж страх… И пошли к алтарю. О дальнейших их судьбах история умалчивает.

Конец

1876

Шнехоты Легенда из ХVIII века, списанная с повествования. Времена Станислава Августа

I

Корчма называлась «Баба». Особенность этого названия никто не мог документально подтвердить; никто не помнил, когда оно ей было дано. В околице утверждали, что она стояла у леса с незапамятных веков, а эконом Розвадовшчизны, которой принадлежала, человек умный и начитанный, который охотно заглядывал в книжку, когда ничего иного для чтения не имел, ручался, что на большой карте трёхсотлетней давности она уже была обозначена: Taberna, quae vulgo dicitur Baba[21].

Корчмар, который её держал, со своей стороны уверял, что предки его сотни лет владели этой «Бабой» и водку в ней продавали. Это так же очень могло быть, потому что на десять миль вокруг знали Аарона Кохн как человека богатого, влиятельного, ловкого и с незапамятных времён связанного отношениями с этой частью Полесья; а известно, что только камень, лежащий на месте, обрастает.

Старая это «Баба» выглядела также немолодо и не искушала вовсе достойной фигурой. Было это огромное здание, потому что сарай, к нему припёртый, неизмерно его увеличивал, с высокой и покрытой мхом крышей, со столбами, когда-то искусно инкрустированными у въезда, вмещающее в себя не только конюшни и сараи для карет на каких-нибудь двадцать фурманок, но обширную шинковную избу, гостиную комнату и весь апартамент для семьи Аарона.

Потолок в шинке от горевшей лучины, дыма и разных испарений был чёрный и блестящий, стены коричневые, а лавки и столы, скользкие от использования, свидетельствовали, что служили ни одному поколению.

Лес, на опушке которого стояла «Баба», некогда густой и обширный, теперь состоял только из сосен и огромных многолетних дубов, редко рассеянных на выгоне, и только на расстоянии около девяти стай более молодая гущина, лещинами, осинами и берёзами заросшая, оправдывала название бора. В другой стороне видны были песчаные, широкие поля через несворачивающий тракт и на большом расстоянии груши и тополя, среди которых можно было догадаться о деревнях. Не жалели земли под дороги, а так как низины и лужи, корни старых вырубленных деревьев, трухлявые пни сделали её неудобной для прохождения, люди делали себе всё новые объезды и тракт расширялся с дивной свободой.

Грустное это было урочище на краю леса, над которым старые, одинокие, опалённые, покалеченные деревья стояли, как траурная дружина на кладбище. Корчма также имела мрачную физиономию, выглядела черно, продымлённо, зловеще. Когда под вечер среди темноты несколько её закопчённых окон блестели красноватым слабым светом от печи, казалось как бы какое чудовище глядело на тракт кровавыми глазами.

От корчмы до деревни Розвадов было полчаса дороги пешком, около «Бабы» никто не жил, потому что разрушенная кузница давно была пустой – однако Аарон не боялся там жить один с семьёй, потому что в достойном Полесье издавна никто о грабеже не слышал. Нужно при этом добавить, что тракт, который летом и зимой никогда не спал, по которому тянулись бесчисленные повозки и двуколки, крестьяне, евреи, шляхта, был опекуном и сторожем для «Бабы». Часто случалось, что и после полуночи, и ближе к утру стучали в ворота, и огонь практически никогда не гасили.