Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Панна была красивая, прежде всего, пышущая здоровьем, прекрасного роста, белая, пухлая, вскормленная мамой местным молоком, розовая, с огненными глазами, с устами как кораллы и носящая свою красоту, словно хотела постоянно говорить людям: смотрите и восхищайтесь! Даже в будний день она одевалась с толикой кокетства и преувеличения. В этот день в её волосах была роза, сорванная в вазе, и шёлковое платье, точно ожидала гостя. В этой маленькой усадебке и тесной комнатке было ей как бы не по себе, как на привале; она была создана для дворцов и бальных зал. При виде Шнехоты она улыбнулась, но только трудно было понять, что в улыбке перевешивало: ирония или весёлость. Старик сорвался со стула, пытаясь принять милую физиономию, но бледное, уставшее лицо только его кривилось.

После первого приветствия прекрасная панна села немного поодаль, опираясь на локти, выискивая позицию, которая была бы ей к лицу. После короткого раздумья Шнехота, видно, признал правоту материнского предостережения, потому что начал говорить о вещах нейтральных и забавлять Домию рассказами о столице. Провёл так полчаса рядом с ней, не зная сам, какое производил впечатление, – панна ему улыбалась, бросала порой словечко, но когда на неё не смотрел, закрывшись платочком, зевала. Не дала ему, однако, понять, что утомил её.

Смеркалось, когда Шнехота рад не рад, не удерживаемый, попрощался и уехал. Бричка его двинулась от крыльца, а две женщины поглядели в окно. Мать обратила взгляд на единственного ребёнка. Они были друг с другом на очень доверчивой стопе, ребёнок аж слишком избаловался.

– Ну, что скажешь, – сказала сразу мать, – вбежал сюда как буря, разозлённый на этого Шчуку, что смел нас проведать.

– Я слышала всё из боковушки, – ответил холодно дочка.

– Что ты на это скажешь? Я его едва удерживала, чтобы сегодня не просил твоей руки.

– Я знаю, – вздохнула Домция. – Ты также видишь, что сидеть на деревне, в этой дыре… Я бы в Варшаве, как хотела, замуж пошла, а тут…

– Да! Да! А прежде чем пошла бы замуж, мы съели бы, что есть… и я бы на милость должна была остаться на старые лета.

– Мама, ты думаешь о себе.

Этот выговор кольнул пани Зубовскую; она вспылила немного и затем обуздала себя.

– Говори что хочешь, я знаю что делаю… Хоть в твою любовь ко мне верю, но ты будешь зависеть от мужа, а я…

– Очень извиняюсь! – воскликнула Домция. – Муж будет зависить от меня!

– Или – или.

Замолчали обе, пожимая плечами; служанка внесла свечи с зонтиком и, по старому обычаю, входя, сказала:

– Слава Ему!

Никто ей, однако, не отвечал, потому что на княжеском дворе этот обычай считали за провинциальность. Ждали с дальнейшим разговором, пока не уйдёт девушка. Дочка имела время подумать.

– Скажу тебе открыто, – сказала она, поправляя перчатки. – Теперь, когда появился этот пан Шчука, который также тут был не напрасно, я должна хорошо подумать. Шнехота вспыльчивый, два раза вдовец… Говорят, что дома бедность. Я предпочла бы этого Шчуку. В этой пустыни, на наших трёх хатах молодого кавалера не найду. Даже если бы был, то немного будет стоить… Посмотрим, посмотрим…

– Как себе постелишь, так выспишься, – добавила Зубовская.

Дочка величественно встала со стула, поглядела в зеркало, зевнула, поправила волосы, вынула из них розу и поставила в стакан, что-то затянула под носиком и, точно не обращая внимания на мать, пошла не спеша в свою боковушку.

Зубовская со вздохом взялась за ключи и, бормоча что-то, поплялась к хозяйству, которого не терпела.

V

Во время отсутствия Шнехоты в Розвадове двор его, как обычно, весь перешёл на фольварк, пользуясь минутой свободы. В кухне ропот и озабоченность царили чрезвычайно; люди, которым только тихо было разрешено разговаривать при пане, ссорились и смеялись во всё горло. Во дворе не было никого, собаки спали, двери дома были только закрыты на задвижку и, наверное, пользуясь этим временным запустением, нищенка, которую мы видели в корчме у Аарона, отворила калитку, поглядела во двор и с палкой потащилась прямо к усадьбе. Там, в сенях, никого не застав, видно, знакомая с местностью, отворила дверь гостинного покоя и вошла в него, не показывая ни малейшего страха.

Никого тут не было. Вся служба гуляла на фольварке, в камине догорал тот полеский огонь, что почти никогда не гаснет. Несколько ольховых полен лежало приготовленными для подкладывания. Ханна Гайдуковна притащилась к камину, взяла дерево и подложила в огонь, который, шипя, сразу охватил сухие поленья. Потом огляделась вокруг, села на стульчик, опёрлась на палку и задумалась. Была тут как дома… Медленно идущие часы в углу и треск дерева в камине иногда прерывали тишину. Она сидела так довольно долго, никто не приходил; наконец послышался грохот брички, громкий крик во дворе и в сенях, но это ни в коей мере не смешало Ханну. Послушала и не двинулась с места.

Открылась дверь, вошёл Шнехота. Поглядел на освещённую избу, увидел бабу, сидящую перед огнём, и остановился как вкопанный. За ним шёл слуга.