Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Панна также вышла не без большого любопытства к тому гостю, который умел её занять оживлённым разговором и обхождением, напоминающим княжеских двор. Быть может, что хорошему впечатлению способствовало и то, что много говорили о богатстве наследника Побережа, а Побереж в любом случае больше стоил, чем обременённый долгами Розвадов.

Пани Зубовская старалась показать себя с лучшей стороны, все время говоря о княжеском дворе, о князьях, о своих знакомствах и о своей проектируемой поездке в Варшаву, чтобы не дать дочке заржаветь в этом отвратительном Полесье.

Шчука, точно только для соседки, был весел как никогда. С панной Домкой осваивался, сказал ей несколько милых комплиментов, и, невзирая на то, что человек был немолодой, лысый, некрасивый, произвёл на женщин чересчур приятное впечатление.

– Как-то сразу видно, кто в свете бывал, – говорила после его отъезда Зубовская. – Это придворный! Это бывалый! И нельза сказать – выглядит ещё для своего возраста молодо, не так, как тот увядший Шнехота.

Пани Зубовская была особа практичная и не утаивала от дочери своих помыслов и планов.

– Я скажу тебе искренне, – прибавила она, – если бы этому пришло в голову стараться о тебе, я бы его предпочла. Я этого Шнехоту боюсь. Иногда как посмотрит, словно мечом пронзает, и хотя я не подозрительна, люди о нём страшные вещи рассказывают.

Задумчивая панна Домка ничего не отвечала, мать могла правильно заключить из этого, что она была, быть может, её мнения. Однако же обе пани с первых посещений вовсе ничего заключать не хотели, чтобы не испытать разочарования.

Того же вечера вернулся из местечка Шнехота и узнал через своих шпионов, что Шчука был в Мызе. Он побледнел как стена. Имел он сначала какое-то инстинктивное отвращение к этому незнакомому ему человеку; теперь оно переменилось почти в ненависть – сжал уста и смолчал. Это наталкивало на тривиальные мысли, что из всего соседства Шчука первым выбрал Мызу.

Назавтра перед полуднем, проведя всю ночь без сна, полетел Шнехота к вдове. На пороге уже, бледный и изменившийся, он дрожащим голосом заговорил:

– Был тут, я слышал, тот бродяга… Шчука… Шчука! Какой Шчука? Я его заставлю признаться, потому что моя мать была Шчучанка… Какой-то бродяга и неизвестно откуда… притащился!

Имел Шнехота такой странный способ говорить, когда был взволнован. Тогда не обращал внимания, где находился и что из его резкости могли заключить другие – не был паном себе, возбуждался.

Эти слова, сказанные с порога пани Зубовской, которую застал одну в покое, удивили её и устрашили, она смешалась. Шнехота, которого она первый раз видела в таком гневе, не дающим обуздать себя, особенно в чужом доме и так резко проявляющемся, догадался, что вместо того чтобы исправить, может испортить себе дело.

– Прошу прощения, моя благодетельница, – сказал он, целуя ей руку, – я вспылил, потому что… потому что, видишь ли…

Он не докончил; вдову подкупило то, что стал покорным.

– Садись, пан, – сказала она, – уж в этом ничего удивительного и плохого нет, что сосед посетил, человек серьёзный и хорошо воспитанный, мирный; что ты имеешь против него?

Шнехота снова возмутился.

– Не хочу его знать! Вот что! Не хочу с ним встречаться.

– Почему?

– Представь себе, хотелось ему Розвадов; присылал ко мне, не продам ли. Что я, банкрот? А, впрочем… не люблю его, потому что не люблю, и точка. Но зачем приезжал?

– В гости.

– Да, старый холостяк, слышал, поведали ему о красивой панне…

И он горько усмехнулся.

– Будешь теперь иметь как минимум двоих на выбор.

Он поглядел в глаза Зубовской, которая, атакованная, стала серьёзной и остыла, не желая отвечать.

– Я наперегонки ни с кем ходить не думаю, – сказал он сразу, не дождавшись ответа, – я приехал прямо просить руки панны Домицелы.

Наступило молчание и размышление со стороны пани Зубовской.

– Мой благодетель, – произнесла она, принимая некоторый аристократичный тон, – я, что раз сказала, не имею привычки менять. Домция имеет свою волю; понравьтесь ей, пусть согласится на брак, я не скажу ни слова, а между нами говоря, поскольку я уважаю вас, с Домцией не желаю спешить, чтобы не раскапризничалась, постепенно привыкнет к вам…

– Или к кому иному, – выпалил Шнехота, вставая.

Зашелестело платьице, мать головой дала знать, он замолчал – входила как раз та, о которой была речь.