Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Таким образом, пошла рюмка по кругу, от одного к другому, раз и другой, потому что водка была предивная. Хвалили все и в головах зашумело, когда хозяйка заранее пригласила к обеду. Её старанием, хотя в доме великого порядка не было, стол оказался прилично заставленный – скатерть чистая и ложек хватало, чему сам пан Пятка удивлялся.

Вино, привезённое от Гроссмана, оказалось, как он говорил, «pijabilis».

Вместо горчинки оно на самом деле имело щавельную кислинку, но так как поданный борщ был ещё более кислый, восхищало.

Разговор сразу упал на деревенские имения, их цены, на дела страны, на будущие контракты и разные иные карманные дела. Озорович начал доказывать, что земельную собственность теперь нелегко было купить. Пятка вторил; всё это, однако, было горохом о стену, потому что Шчука не прекословил, не утверждал, слушал. После нескольких рюмок хозяин начал сразу in médias res, говоря прямо о продаже Побережа.

– А это по-настоящему, – сказал он, – счастливый случай принёс сюда нотариуса, потому что никто лучше него не знает цен, продажи имений и наших интересов. С ним мы как дома; его голова – это archiwum.

Нотарисус усмехнулся. За столом, однако, до трактования никакого не дошло. Шчука пил, что ему наливали, ел и пережареное и недожареное, продымлённое и затхлое – и молчал, что из него слова нельзя было добыть. Вино, пиво, водку глотал как воду и ничего на нём видно не было.

– О, это игрок! – говорил потихоньку Пятка. – Это игрок!

Между тем из бутылки больше выцедили Озорович и он сам, чем этот гость, равнодушный и задумчивый.

Когда ушли от стола, жена, у которой постоянно на глазах были слёзы, убежала; Пятка пошёл за бумагами, уже всерьёз взялись за дело.

– Как же вам нравится Побереж? – спросил хозяин.

– Ну что же! Имение в руине, – сказал Шчука, – если для меня, то пойдёт, справлюсь с ним. Захотите продать, условия будут доступные, куплю; нет, тогда поеду дальше.

Возмутился на «руину» Пятка, но отрицать не мог, что хозяйство было немного запущенным. Разговаривали совсем не спеша, когда один из придворных пана Щчуки вызвал его, объявляя, что на крыльце его ждёт Аарон. Это всех заинтриговало, но допытываться не смели, в чём было дело. Шчука вышел. Хозяин подкрался бы для подслушивания разговора, но гость с трактирщиком вышли во двор.

Старый Аарон имел кислую мину.

– Ну что? – спросил Шчука.

– Слушать не хочет о продаже, – ответил еврей, – напрасно я старался его на это уговорить. Отпихнул меня.

– Воля его, – сказал холодно Шчука, доставая дорожную сумку и беря из неё три червонных злотых, которые вложил в руку Аарону. – А это за старание, – добавил он, – настаивать не буду.

Старый фактор низко склонился – красивые венгерские дукаты говорили его сердцу.

– Я вам признаюсь, ясно пан, – начал он, кланяясь, – что мне очень жаль и пана Шнехоту, и то, что мы вас тут иметь не будем. Но с паном Шнехотой дело трудное. Едва его физик немного подремонтировал, человек немолодой, а хочет в третий раз жениться. И на что это ему?

– Не знаешь, на ком? – спросил Шчука.

– Вы, ясно пан, тут наших панов знать не можете. Эта девушка бедная, а мать, с позволения, глупая.

– Как зовут?

– Они тут имеют трёх холопов… Вдову зовут Зубовская. Её муж был кассиром у Сапегов. Невеликие это вещи! – махнул он рукой.

Шчука, словно ему было этого достаточно, склонил голову и, попрощавшись с евреем, вернулся в усадьбу. Там уже Пятка имел время поговорить с Озоровичем, а нотариус вбил ему в голову, чтобы на него сдал дело и оставил их наедине.

Случилось, как хотел Озорович; закрылись с бумагами в так называемой канцелярии, в которой ни пера целого, ни календаря не было. Уже падали сумерки, когда нетерпеливый Пятка вернулся и застал Шчуку над бумагами.

– Десять тысяч червонных золотых даёт, – шепнул ему нотариус на ухо, – но хочет в актах порыться, и столько долга вынесет.

– Чёрт возьми, – тихо сказал Пятка, – пусть мне в руки даст наличными две тысячи червонных и пусть себе с кредиторами разбирается, как хочет… Пусть друг друга за нос водят.

На этом основании начали переговоры, и ни к чему не пришли. Назавтра решили ехать за актом в Луцк. Шчука ночевал; послали за овсом в Колки, потому что Пятка продал свой евреям и коней кормил мякиной. Бедная Кася плакала в углу.

IV

Шнехота, живущий в Розвадове, ещё не был старым, но его грустные приключения жизни и собственная натура, неспокойная, страстная, язвительная, раньше времени прибили его и склонили. Выглядел старо, жалко, почти страшно.