Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– Я как-то не заметил вас, моя дорогая душечка, до сих пор в костёле, но глаза имею слабые, поэтому и забеспокоился за вас.

Шчука благодарил.

– Ну, как же, вы довольны приобретением? Наверное, довольны, – говорил ксендз, – почему нет, человеку, лишь бы с Богом, везде может быть хорошо. Наше Полесье, хоть на него люди наговаривают, красивый край, хлеба столько, чтобы с голоду не умереть, а ничего более того, чтобы рога не росли. Леса красивые, воды достаточно – чего желать! Чего желать!

Шчука по-прежнему молчал.

– А в костёл, душечка моя, я приглашаю… приглашаю… Костёльчик мы имеем маленький, но аккуратный, молиться в нём, Христос милосердный, как хорошо, как мило! Не верите… Мы имеем алтарь Девы Марии, славящейся милостями, и св. Антония, отпустов два, апостольской столицей выделенных… Чего хочешь, чего хочешь, душечка дорогая…

Задержался ксендз, говоря, как бы ждал ответа; хозяин упрямо молчал. В те минуты, когда ксендз к нему внимательно присматривался, солнечный луч упал на лицо Шчуки и ксендз Одерановский замолчал, как бы смешанный. Протёр глаза…

– Хотя это грешное любопытство, – добавил он боязливо, – но мне за зло не примите, дорогая душечка, когда вас спрошу, откуда вы, потому что по свету разных Шчук известно немало.

Слабый взгляд пробоща, который всё ближе подходил к хозяину, не давал ему вполне распознать его черт; особенно, что Шчука отворачивал лицо и старался держать его в тени.

– Мы из… Бжеского, – сказал тихо и коротко хозяин.

– Особенная вещь, – добавил пробощ, – тут наши Шнехоты, – а как сегодня, это уже один только, происходят от Шчучанки… и особенная вещь, душечка дорогая, вы имеете как бы фамильные черты…

Говоря это, ксендз встал и, хоть маленький и слабый, схватив нетерпеливо Шчуку за обе руки, обратил его лицо к себе.

– Ты Андрей Шнехота! – воскликнул он. – Или меня глаза обманывают, память подводит, или в голове смешалось! Ты Андрюшка, которого я мальчиком видел и оплакал, я тебя катехезису учил!

– Ради Бога, тихо, отец мой! – воскликнул, бросаясь к его рукам и целуя их с волнением, мнимый Шчука. – Но как же вы могли узнать меня после стольких лет?

– Разве я знаю? Милосердие Божье… ах! Что-то меня кольнуло!

И ксендз обнял вернувшегося блудного сына.

– Что с тобой делалось? Где ты пропадал? Милый Боже, столько лет, дорогая душечка, говори!

По мужскому лицу пана Анджея текли слёзы. Посадил ксендза на стул и свой к нему придвинул.

– Хотите, отец, исповеди? Расскажу вам всё, много приключений в жизни не было, но много боли.

– Говори, говори, дорогая душечка. Дивны Божьи приговоры… И ты снова на наследстве…

– Вы знали нашего отца, – говорил пан Анджей, – человек был достойный и добрый, но слабый. Не знаю почему, с колыбели меня не любил, а Яна любил любовью, которой бы на двоих хватило. Ян испортился от ласк.

Когда нашей матери не стало, я дома должен был всё сносить, что только отцу и брату нравилось навязать на меня, я был всему виной, помехой, домашним беспокойством… неприятелем. Я страдал, Ян ненавидел меня, потому что я часто был ему препятствием к плохому и упрёком совести. Спрошенный сверх меры суровым отцом, я говорил правду, а ложь Яна брала верх над ней. Наказывали меня за него… Надо мной издевались. Однажды после месяца, проведённого на хлебе и воде, за слово, которое у меня против брата вырвалось, я тяжело заболел. Никто мне в болезне стакана воды не подал, кроме милосердной девушки, Ханны, которой, может быть, обязан жизнью… Мы оба были молодые; Ханна была как ангел красива и не по своему состоянию разумна. Она понравилась Яну… Я защищал её от него. Однажды, сопротвляясь нападению, я смял брата и в гневе дал ему тяжёлую науку. Отец, к которому я пошёл с жалобой, велел мне идти прочь и больше на глаза не показываться.

Три дня я блуждал около усадьбы, пытаясь просить у него прощения, ползал по его ногам, но больной Ян требовал кары и изгнания. В усадьбе запретили мне давать ложку еды под самой большой карой. Милосердные люди выносили украдкой хлеб – в конце концов что же было делать? Отказаться от всего и стать сиротой и бродягой?

Как же вам описать это начало жизни? Я тяжкие проходил испытания… Я пошёл в армию… Болезнь и немощь выгнали меня из неё, людское милосердие не дало погибнуть. Восстановив силы, я пошёл на землю и чужое хозяйство. Немного умения и способности помогло мне выкарабкаться… Я начал торговать лошадьми, начиная с двух и кончая на ста. Это мне дало деньги, я взял аренду на Руси. Попеременно занимаясь хозяйством и приводя коней из Турции, ездя по Крыму, не раз в Константинополь, когда мне достаточно счастье служило, а Бог помогал в опасностях, я постепенно заработал деньги. Бывал и на Сечи, и в Орде, и за Балканами с купцами, и много где на широком свете. Паслись мои табуны на Диких Полях и ходил я с ними на украинскую ярмарку; деньги умножались – что от этого? Они были мне немилы, потому что счастья не могли принести с собой. Чем больше я старался, тем больше донимала тоска, тем упорней голос по ночам отзывался, чтобы на свои руины умирать вернулся.