Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– Где же этот плут? – спросил Ян. – И, напротив, хочу, чтобы он явно представился и законно мне доказал.

– Но он от вас не хочет ничего, даже фамилии… – воскликнул взволнованный ксендз. – Опомнитесь… Если бы я сам Андрюшку не узнал, на сегодняшний день никто бы о нём не знал…

Шнехота махнул рукой.

– Я не имею брата, не знаю брата, знать не хочу… Анджей умер, это обманщик!

Ксендз Одерановский насупился.

– Время бы было, дучешка моя, старые кривды и грехи оплакать, и – когда навязывается возможность, исправить, что сделал плохого. Человече! Душечка дорогая! Вы достаточно ненавидели друг друга! Господь Бог любить приказывает…

Хозяин начал нетерпеливо прохаживаться по комнате, потирая голову и сопя.

– А достаточно того, ксендз пробощ! – воскликнул он. – Я не ребёнок, седые волосы имею, в гувернёре не нуждаюсь, а за то, что делаю, перед Господом Богом сам отвечу… Оставьте меня в покое… Если он рискнёт мою фамилию использовать, мы на суд пойдём. Не первый это пример, что кто-то чужое имя принял и, выучив, что должен говорить, прикидывается покойным. Впрочем, мой благодетель, я брата не хочу знать, ни настоящего, ни фальшивого. Каин, что на Авеля поднял руку и что его душил до полусмерти, которого отец проклял и прочь выгнал из дома, братом мне никогда не будет. Это точно, что этот пан Шчука – Андрей? Легко об этом было догадаться! Милое будет соседство, – рассмеялся он, – но и ему с моим не поздравляю. Хорошо, что знаю, что светит; буду знать, как должен поступать.

Ксендз пробощ, видя, что его хладнокровие не только не поможет, но может раздражить его, встал молчащий, начал натягивать дырявые перчатки, шерстяной платок завязал вокруг шеи, напялил шапку-ушанку, чтобы легче на голову вошла, и направился к дверям.

– Слава Христу! – откликнулся он на пороге. – И пусть мир снизойдёт на вас, а любовь в ваше сердце…

Он вздохнул и, не провожаемый, вышел на крыльцо, вызывая спящего возницу, который, дожидаясь его, задремал на козлах.

VII

Пан Еремей Пятка, у которого препятствием стояли разнообразные, не сделанные ещё приготовления к большому путешествию, временно поселилися в соседнем местечке. Он нанял домик в предместье с садиком и конюшенкой и туда въехал с остальным своим инвентарём. А так как, переезжая из деревни в домик, хоть много вещей новому наследнику продал, всегда нелегко было разместиться, продавалось постоянно постепенно за бесценок, что обременяло. Таким образом, приплывали новые деньги, местечко давало много возможностей для весёлого проведения времени и хоть пани Пятка вздыхала и плакала, он сам никогда таким счастливым не был. Урядники, арендаторы из околицы, мелкая шляхта почти каждый день являлись в местечко; Пятка был сверх всяких слов гостеприимным, приглашал к себе, угощал, выступали на стол карты, развлекались по целым дням, иногда по целым ночам, а бедная склочница плакала. Муж то на неё кричал, то её целовал, то её не слушал, а своё делал, а жизнь эта так была ему по вкусу, что поездка в Варшаву начинала быть сомнительной, а потеря последнего гроша аж слишком очевидной.

– Сегодня живём, завтра умираем! – повторялось почти каждый день, потому что пан Еремей имел за убеждение напомнить о бренности человеческих вещей, подражал римлянам, было это его carpe diem.

Нападало на него временами огромное покаяние, начинал жаловаться, просил прощения, собирался упаковывать вещи, но вскоре, уставший, он выходил в город за свечками и верёвками, и возвращался с несколькими весёлыми приятелями. Когда жена ему припоминала обещания и уверения, он клялся, что это было в последний раз… Однажды в зимний день как раз хорошо подобранное товарищество находилось в усадьбе и самозабвенно играли в элбесвелде, запивая чем-то кислым, что еврей называл вином, когда в сенях услышали вытирание ног, кашель, вопросы, а через минуту вошёл в комнату достойнейший, дорогой Похорыло.