Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Я знал, что отец лишил меня наследства, что брат жил и рука Божья его карала, что в краю живой души не было, что бы обо мне помнила и тосковала по мне, а я скучал по родине, по земле, по воздуху… Я задыхался от чужого, давился хлебом изгнания… Я продал в конце концов всё и пустился к дому, хоть дома не имел. Судьба хотела, что мне тут пришлось откупиться.

– А также не Провидение Божье? – прервал ксендз, который плакал во время рассказа. – А также не милость Его?

Пан Анджей замолчал.

– Что же думаете? – говорил ксендз Оберановский дальше. – Скрываете фамилию… Может ли это так продолжаться? Годится это? На что это наконец пригодилось?

– Не хочу брата наполнять тревогой и беспокойством, – сказал Анджей. – Удивляйтесь, верьте или нет, тот брат убил меня и измучил; всё-таки мести для него в сердце не имею, он мой брат… Ни бесчестьем его покрывать, ни мучения ему добавлять не хочу. Я имею право на фамилию матери, как и на отцовскую.

– Но с чистым челом и совестью, – прервал пробощ. – Зачем покрывать себя ложью? Чем это поможет? На что сдастся, душа моя дорогая? Я скажу правду! Стань как призрак пред обликом его – может, затвердевший опомнится. Простая дорога самая лучшая…

Нескоро пробощ получил на это ответ, потому что Анджей глубоко задумался.

– Отец мой, – сказал он, – я скажу вам о состоянии моей души. Я желаю покоя, не борьбы. Я простил брату и всем. Бог мне дал на свою землю вернуться, что мне ещё нужно? На что добиваться большего? Отец лишил меня земли, значит, и имени… Я уважаю его волю, хоть он был в заблуждении… Я вернулся в имение работой… Старость пусть себе проходит тут в тишине, не хочу большего…

Тут хозяин немного запнулся.

– Излишнее любопытство привело меня на Мызу, где я услышал о стараниях Яна. Несчастный человек за бритву хватается, желая жениться снова.

Пробощ покивал головой.

– Зачем ему жениться, – сказал он, – когда о гробе скорей бы надо думать? А тут ещё девушка, растрёпанная, прости Боже, и уж если за него пойдёт, то, пожалуй, из-за Розвадова. Но с матерью не разговаривать… Обе знают французский; им кажется, что умнее нас. Над моей грязной сутаной смеются. Я для них простачок…

Шёл тогда разговор дальше, а ксендз спрашивал и плакал, и обнимал «дорогую душечку», работая над ней так эффективно, что в конце концов склонил пана Анджея, чтобы имя и особу свою не скрывал.

– Что касается Яна, слушай, дорогая душечка, – добавил он, собираясь к отъезду, – Яну о вас я сам объявлю – и с этого начнём…

– Делай что хочешь, отец мой, – ответил Анджей, – покоя желаю, больше ничего.

Уже был вечер, когда ксендз Одерановский двинулся из Побережа, а так как дорога шла мимо Розвадова, не желая откладывать, что раз имел на сердце, заехал шагом в усадьбу. Там, видно, распоряжение было такое, чтобы ксендза не принимать. Вышел ему навстречу слуга, посмотрел и пробубнил, что пана нет.

– Дорогая душечка, не лги, – отозвался пробощ, – я знаю, что есть, потому что я в корчме и хранилище узнавал; скажи пану, что прибыл пробощ со срочным делом.

Слуга хотел объясниться ещё, когда дверь в гостинный покой отворилась и пан Ян Шнехота, выставив через неё голову, начал кричать:

– Я болен, не приму, извините…

– Дорогая душечка, когда болны, то вам ксендз, равно как доктор, нужен, а я прибыл сюда не надоедать вам, но поздравить вас. У меня дело… Дело такое срочное и важное, что вы сами бы жалели, если бы меня послушать не хотели.

– Ну что снова? Что за напасть!

Ксендз, не слушая ничего, приблизился к двери, а пан Ян должен был ему отворить. Улыбчивое лицо ксендза Одерановского предсказывало что-то весёлое, хозяин тем мрачней его принял. Не просил его сесть. Стоял по середине.

– Что же там за трудное дело?

– Действительно, душечка моя, трудное, – сказал ксендз, ведя его к окну. Я хочу вам секрет поведать, и не какой-нибудь…

– Например…

Непрошенный пробощ сел в кресло и спокойно начал вытирать лицо.

– Дорогая душечка, – сказал он, – скажи мне, тебе порой когда-нибудь в голову приходит твой старший брат?

На воспоминание этого брата дерзкое до сих пор выражение лица пана Яна ужасно изменилось, казалось, его глаза выскачут из орбит, он дрожал… Шнехота, который по-прежнему стоял на середине комнаты, безумный взгляд бросил вокруг и молча упал на ближайшее кресло. Из его груди вырвался вздох одновременно с проклятием.

– Какой-то самозванец! – воскликнул он. – Брат? – рассмеялся он издевательски. – Мы точно знаем и должны найтись на то доказательства, что умер. Да, – повторил он, всматриваясь в онемелого ксендза, – да, это какой-то плут, который себе это имя прибрал, кто знает, с какой целью. Может, думал, что я умру без наследника, а он после меня Розвадов захватит.

Ксендз всё терпеливо выслушал.

– Мой пане Ян, дорогая душечка, – произнёс он серьёзно, – то, что говорите, продиктовала вам злая, недостойная неприязнь к брату; всё-таки он вовсе не притесняет, не хочет признавать вас и навязываться, я сам, скажу вам, узнал его… Не могу ошибаться. Несмотря на то, что прошло столько лет… голос, лицо, всё говорит, что это он сам есть! Повторяю вам, что я его узнал!