Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– Достойному Пятке, – продолжал дальше Похорыло, – юмора всегда хватает. Хоть незнакомый усач сидел нахмуренный, как среда на пятницу, давай его щекотать, давай его искушать, чтобы информацию вытянуть. От слова к слову тот гость при водке признаётся, что хочет купить имение; Пятка признаётся, что рад бы продать своё. Купить не купить, поторговаться можно – едем в Побереж. И вот как пан Еремей Пятка осел на брусчатке, а пан так называемый Шчука – на Побереже. Но это только начало истории… Это всё ничего, respice finem. Однажды, «душечка дорогая», ксендз пробощ заезжает с сеткой для рыбы ловить нового прихожанина. Смотрит ему в глаза. Что-то знакомое… Это Андрюшка Шнехота!

– Не может быть! – воскликнули, отрываясь от карт, Сикора с Завадским.

– Ей-Богу, – кончил Похорыло, – всё открылось. Шчука не Шчука, но родной брат того страдальца, что двух жён похоронил, и третью собирается привести. Ксендз, как вы его знаете, муж евангеличный, сразу кобылками в Розвадов с объявлением: «Нашёлся брат! Pat hominibus bonae voluntatis[31]». Но, ба, Шнехота слышать не хочет о том: «Не знаю брата…» Понимаете тогда, что тут за вещь вырисовывается! Есть будут друг друга Ян с паном Андреем, а мы на это смотреть…

Молчанием приняли новость.

– Но, с позволения, – произнёс шипяще Сикора, – о чём же речь?

– О чём? Ян об узурпации имения собирается процесс сделать, пойдет дело через решётки… Притом каждый день, каждый час новый повод придраться – словом, сатисфакция… На пост и на зиму не могло нам ничего попасть более вкусного.

– Если бы я знал заранее, что это Шнехота, – отозвался Пятка, – если бы я это знал заранее. Наверное, ещё бы несколько тысяч наторговал, потому что это его наследство, pretium affectionis[32] был бы должен заплатить. Но не надел капюшон, подшил под Шчук и вырвал у меня владения.

Сикора так стянул уста, что едва у него след их оставался, Похорыло раскрыл руки, смеясь.

– Иди, – сказал он, – душа души моей, дай тебя обниму Петею, дорогой, дитя моё! Что за логика! За это одно выражение pretium affectionis дал бы тебе коня с упряжью, если бы его имел.

Пятка задумался.

– Без шутки, – сказал он, – как вы думаете? Я бы мог сделать ему процесс о подходе?

Все начали смеяться, Пятка разгневался.

– Лучше всего, – сказал Завадский, – толкни слугу к Шмуле. Там Озорович, тогда с ним посоветуешься.

Духом послали за Озоровичем, обещая ему ужин и вино. Тем временем начались беседы… Что это будет? Кто его осилит? Действительно ли Андрей Шнехота воскресший покойник, или самозванец? Мнения были различные. Пятка загорался от мысли, что ещё какая-нибудь тысяча душ из этой трагедии вытеснится. После довольно долгого ожидания притащился Озорович.

– В такую пору человека, что разделся и хотел идти спать, тормошить, – сказал он с порога, – нужно не иметь милосердия.

Обнимает его Пятка.

– Ради Бога, что ты? Что ты?

– Что?

Озорович, который был в неплохих отношениях с мнимым Шчукой и имел надежду быть его уполномоченным, должен был «использовать политику». Он состроил чрезвычайно фиглярную и таинственную мину, фыркнул, покрутил ус, подвигал головой, расставил пару раз руку и доложил:

– Господу Богу известно, что из этого будет!

– Но что же ты скажешь про этого Шчуку, есть это настоящий Шнехота, или…

Озорович пожал плечами.

– Знаю то, – сказал он, – что муж степенный, что кошелёк имеет набитый, что человек высокого образования и что я предпочёл бы его на обеде, чем пана Яна на завтраке.

Тогда молчали, а Сикора торопил окончание элбевелбе.

– Но слушай, Озорович, – вставил Пятка, – на этом не конец, тот меня надул…

Адвокат глядел большими глазами.

– Гм? – спросил он. – Кто? Кого?

– А тот! Покупал Шчука, а купил Шнехота! Понимаешь это. Шчуке я мог продать за ту цену, а если бы знал, что наследство у меня купит Шнехота, я бы его потянул. Чистая, ясная вещь как солнце.

– Ясная, это правда, – вставил Похорыло, – но чтобы чистая, не знаю…

– А! Да, я должен восхищаться деликатностью, чтобы моя жена и дети с голоду умерли.

Похорыло начал смеяться, а Пятка, наклонившись к уху Озоровича, живо ему что-то шептал.

Разговор неизмерно оживился, потому что Озорович, который от камина до камина постоянно ременным дышлом ездил, насобирал множество новостей. Говорили тогда, что братья уже вели тяжбу, что Ян у Андрея забрал скот, людей побил, что угрожали друг другу, что Андрей на Мызу ездил панну Домицеллу отговорить, что, если бы братья когда-нибудь встретились, упаси Боже, в костёле, могло дайти до дуэли. Особенно фанатизм розвадовского пана был неслыханным.

По всему соседству молнией пошла новость о прибывшем после стольких лет Шнехоте. Сопровождали её тысячи басен, добавлений, история его прошлого, самые особенные пророчества на будущее. Выходили из себя из-за того, что пан Андрей сидел взаперти, никому не давая себя видеть, когда все так желали его увидеть. Рассказывали также чудеса о привезённых им богатствах, о сундуках, полных золота, которые десять человек поднять не могли, и т. д.