Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– А! Оставь же нас в святом покое! – огрызнулась Зубовская. – Тебе также захотелось, чтобы мы… вдавались в эти запутанные дела – а что нам следует?

– Господь Бог бы благословил, душечка… – начал ксендз, хотел сказать, согласно обычаю: дорогая душечка, но нахмуренные брови на лице женщины закрыли ему уста. – Господь Бог бы благословил, – поправился он… и вздохнул.

Зубовская ходила по покою, золотым пёрышком ковыряя в зубах и имитируя движения княгини, а на ксендза почти не обращая внимания. Пробощ молчал.

Задумчивая хозяйка постоянно прохаживалась, наконец остановилась перед пробощем.

– Где это слыханная вещь, мой ксендз, – сказала она, – чтобы духовенство вдавалось в такие дела? Позволь сказать тебе, что это неуместно… Я ксендза при алтаре и в ризнице знаю, но чтобы мне советы давать…

Она пожала плечами, старичок поднял голову, послушал внимательно, милостивым выражением лицо его дивно озарилось. Молчал, но двинулся, чтобы подняться.

– Я моих овечек, – сказал он медленно и мягко, – знаю у алтаря и везде, где встречаюсь с ними, потому что никогда капелланом и ксендзем быть не перестану. Я поведал, что мне велела совесть, а поэтому, когда это кажется неподходящим и излишним – слава Иисусу Христу.

Пани Зубовская, которая, может, ожидала и готовилась к иному разговору, а в нём хотела показать свою эрудицию и превосходство, немного смешалась, видя себя так суммарно оправленную, несколько шагов сделала за старичком, как бы желая просить у него прощения, задержалась на пороге и дала ему уехать.

Едва он вышел, из боковушки выбежала пани Домицелла, ненаряженная, с распущенными волосами, в стоптанных тревиках – потому что так ей больше нравилось ходить, когда не наряжалась для гостей – равно взволнованная, как мать, с грозным движением указала на дверь.

– Тоже мне учитель! Следил бы за своим носом! – воскликнула она гневно. – Но этого старика так испортили, что уже что хочет позволяет себе. Чтобы мы вдавались в эти дела!..

Обе женщины петушились; имели о чём говорить вечером. Расположение относительно пана Андрея было очень недружелюбным, и через влияние Яна, и через обиду его, что возложенным на него надеждам не отвечал.

Наконец наступил день свадьбы; в обоих усадьбах он был скорее судный, чем радостный. Панна плакала и теряла сознание, старый супруг гневался, его всё не устраивало, многие гости из разных соображений и поводов отказались… Свадьба, которая должна была быть громкой, обещала быть кислой. Поскольку пробощ не хотел и нельзя было от него требовать, чтобы венчание провёл в доме, огромная толпа любопытных собралась в деревянном березницком костёльчике, чтобы видеть неравную пару. Много особ, которые отказались быть на свадьбе, скрывалось по углам костёла, чтобы увидеть Шнехоту, идущего на брак с третьей женой. Также был редкий случай троекратно повторяющегося брака, а более набожные этот брак считали почти кощунственным и неприличным.

Поглядывали также на панну и её мать с некоторой разновидностью жалости и почти презрения, что из-за жалких грошей решились на связь с человеком такой плохой славы и так очевидно тронутым перстом Божьим. Женщины, как бы чувствовали, что около них делалось, великой гордостью и напыщенностью оплачивали толпе.

Шнехота, не в состоянии быть моложе, старался, по крайней мере, ярко выступить, и приоделся в самую броскую одежду, в самые дорогие свои драгоценности. Вся эта свадьба, которую хотел сделать препышной, была видом отчаянного и безрассудного упрёка судьбе. На обременённый уже долгами Розвадов брали в долг ещё, набрали у ростовщиков, без надежды и вида отдать долги. Шнехота рассчитывал, может, на сундучок пани Зубовской, о котором говорили разное; впрочем, не очень давал себе отчёт, что делал, принимал отчаянно…

Со времени прибытия Андрея в Побереж какая-то горячка охватила брата. Было очевидным, что, угрожая ему, избегал, однако же, встречи с ним. Не бывал даже ни в костёле, ни в местечке, чтобы с ним не сталкиваться. Иногда его испуганные глаза, когда приближалась непознанная фигура, казалось, со страхом отгадывали в нём брата. Но так как Андрей также не искал его, сталось, что вовсе не виделись.

В усадьбу в Побереже тот и этот, особенно Озорович, привозили все слухи из соседства. Таким образом, его владелец был осведомлён обо всём, об обручении, о дне свадьбы…

На несколько часов перед свадьбой, когда уже мещанство бережницкое, околичная шляхта, будники, – почти заполнили нарядный костёльчик, а ксендз старичок молился в ризнице, готовясь к благословению, венгерская бричка заехала в самую лучшую на рынке гостиницу и из неё вылез дородный мужчина, красиво наряженный, в котором скорее догадались, чем узнали, Андрея Шнехоту.