Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Тишина царила в усадьбе, служба, ожидающая пана, на возвращение которого рассчитывала каждую минуту, вся собралась во дворе и крыльце. Две прибывшие дамы не смели одни очень рассматриваться в прилегающих покоях, на которые только мимоходом, приоткрыв двери, осторожно бросили взгляд. Пани Зубовская сидела в кресле, греясь, молодая пани свободно прохаживалась, иногда останавливаясь перед зеркальцем; рассматривала румяное личико и чёрные свои глаза, казалось, удивляется, что с этими прелестями была вынуждена пойти за такого старого гриба. Этим именем она заранее научилась звать своего супруга, напиваясь особенным чувством мести, которою хотела подействовать на него за то, что смел на ней жениться. От случая в костёле он стал ей ещё более невыносимым. Мать должна была её в нареканиях каждую минуту сдерживать.

Из другого покоя рядом стеклянные двери выходили в сад. На зиму их не закрывали, потому что оттуда была ближайшая комуникация с фольварком. Пани Шнехотова смотрела именно в эти стороны, когда за стеклом двери показалась дивная фигура, заглядывающая вовнутрь. Была это старая нищенка, в тряпках и платках, с палкой в руке, сгорбленная и, видно, отлично знающая расположение дома, потому что через минуту раздумья повернула дверную ручку и смело свободным шагом вошла в дугой покой, что возмутило Домку. Была это неслыханная наглость, совершённая с таким хладнокровием и смелостью, что, с нахмуренными бровями глядя на это, молодая пани онемела. Нищенка, закрыв за собой двери, вовсе не смешавшаяся, медленно вошла на порог, разделяющий две комнаты, остановилась и начала рассматривать Шнехотову, от стоп до головы её меряя глазами.

Обернулась на шелест Зубовская и, возмущённая, воскликнула:

– А не пойти ли тебе прочь? Что это значит? А ты тут чего?! Стой во дворе, когда пришла за милостыней.

– Не кричи же, госпожа, – спокойно отвечала нищенка, – я сюда не за милостыней пришла, но вас увидеть… Я здешняя! Я тут знаю все углы, потому что я тут бывала, о, о!

Она начала странно смеяться, женщины поглядели друг на друга.

Я хотела вас приветствовать, – говорила она дальше, – и поздравить молодую госпожу, потому что это не то, что пойти за старого! Наш пан – добрый человек, только нетерпеливый… Я его хорошо знаю, прежде ещё, чем женился, когда мальчиком был. Тогда я была молодая и красивая, хотя не так, как вы, но ничего, когда панычи даже из-за меня чуть не убивали друг друга. Да! Ей-Богу. Тот, которого я любила, пошёл в свет, а тому, которого нетерпела, тому должна была служить, потому что секли и били, и морили голодом. Пусть отрицает это, выдал меня потом замуж. Всё-таки не чей-нибудь, только его сын Матвей…

И рассмеялась снова.

– Что там странного! Во дворах не такие вещи делаются. Позже пан также женился, как от меня избавился; добрую жену имел первую, что потом? Такая была добрая, что дала ему замучить себя; она и дети умерли. Вторая была более разумной, но грызлась от тоски, потому что её за порог не пускал. От той было трое, бедняги, но это Господь Бог знал, почему взял в свою славу… Так это случается, госпожа. А теперь вы сюда пришли править на этих могилках… Почему нет? Только возьмите его сурово в руки и заплатите ему и за меня, и за брата, и за двух жён, и за отца! Всё-таки это должно быть, что Господь Бог вас на это предназначил, а не на такую беду, как нас. Я специально сюда притащилась, пока его нет, чтобы вас приветствовать и совет дать… дабы были счастливы. Разве он не достаточно наелся людей, всё-таки время, чтобы его съели. Ха! Ха!

Онемевшие женщины слушали, сами не знаю, что предпринять. Домка бледнела и краснела. Зубовская ломала руки, а нищенка, видя это, вовсе не двигалась и продолжала дальше очень спокойно, опёршись спиной о стену.

– Старый любовник! Старый любовник! – продолжала она дальше, присматриваясь к Домке.

– Он выбрал себе значительный кусок! Имеет вкус пан Шнехота… Ну, какая я там была, не знаю, люди говорили, ничего… Вторая жена, что я плету, – первая, потому что я так называла себя, – всё-таки первая тоже была красивой, а глазки имела такие, что, казалось, плачут, хоть смеялась, маленькие были и хрупкие. И так быстро увяла. Другая, крепкая и сильная, дородная, с ним высохла на щепку. С вами этого не будет, теперь время ему сохнуть, стонать и смотреть, как вы будете расцветать – и умирать ему.

Рукой она поправила платок, поглядела с улыбкой на Домку, поклонилась, подняла влачащиеся лохмотья и, повернувшись снова к стеклянным дверям, не спеша через них вышла, закрывая их сильно за собой.

Дочка поглядела на мать и упала на стул.

Обе были молчаливыми – плакали.

– Ради Бога, я не хочу, я не могу тут остаться, ни знать этого человека, ни жить с ним. Мы едем в Мызы! Убегаем! Эта свадьба неважная! Я её не хочу! – крикнула Домка после ухода нищенки.

Мать быстро вытерла слёзы.