Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Дорога сменяется шоссе, которое за мостом прямой лентой меж деревьев уходит в гору. Направо гора Витоша, с которой для многих членов отряда связаны партийные воспоминания. В 1904 году погиб на Витоше от динамитных опытов один из основателей партии Дашнакцутюн, воспитанник Петровской Академии Христофор Микаэльян, примыкавший раньше к Народной Воле, – на этой горе он подготовлял покушение на Абдул-Гамида. В 1905 – 1906 г.г. тут же, под Витошей, помещалась партийная военно-инструкторская школа, которая воспитывала, под руководством болгарского офицера, воевод для армянских чет…

Нужно прощаться. Гарегин из офицера превращается в патетического оратора. Он говорит о том, что армян всегда считали безличными и трусливыми, нацией без священного огня, способной только ползать и наживаться; однако, последние 25 лет показали, что и армяне умеют бороться и умирать за свободу… Женщины забрасывают оратора цветами. Не хотят отрываться жены и дочери от близких своих, но нужно прощаться. Команда – отряд выстраивается и с песней вперед! Не выдерживает Андраник, перескакивает через придорожный ров и дает несколько выстрелов вверх из браунинга. Из добровольческих отрядов откликается ему громовое пятиминутное эхо – точно в Сасунских горах. Сотни рук подняты вверх. Резко, отчетливо бьют браунинги, маузеры, парабеллумы, глухо, точно небольшие пушки, лают бульдоги. Руки с револьверами подняты, словно к присяге: «Свобода или смерть».

Такова маленькая глава чистой романтики в страшной книге балканских событий.

В конце ноября я видел в Софии первых раненых из армянского отряда, человек двадцать. Выглядели они совсем не так, как в тот солнечный день, когда я провожал их под звуки песни об Андранике. Вконец обносились, исхудали, ожесточились: кто не досчитывался пальцев, кто хромал, у кого перевязана голова. Мы сидели в той самой харчевне, которую хозяин передал своему слуге.

– Тяжело было в походе, – рассказывали раненые, – очень тяжело. Знали, что не на свадьбу идем, однако, такого не ждали. Шли пешком, на восьмой день прибыли в Тырнов, там дали нам манлихеровские ружья с ножами, оттуда, вместе с македонским легионом, отправились на Кирджали, там сутки упражнялись в стрельбе и перешли турецкую границу. Пустынно везде, деревни погорелые, скот бродит бесприютный. Жгли до нас, жгли и мы, македонцы, собственно, нам Андраник не позволял. Турок, встречавшихся вне деревень, хотя бы и безоружных, приказано было считать лазутчиками и убивать. Македонцы так и поступали: сперва опрашивали встречного, узнавали у него, что можно было, а потом пристреливали или закалывали. В нашей роте на этот счет строже было. Выходили мы раз из деревни, я отстал и, признаться, дом подпалил. Сам не могу вам сказать, зачем. Андраник уже поджидал меня у дороги. – Почему отстал? – По надобности. – Ты поджег? – показывает на дом. Дал десять ударов плетью. – Смотри, говорит, без меня ни шагу! – Однако ж и из наших кое-кто, по примеру юнаков, тайком резал турок. Да и то сказать: погромы армянские у всех у нас в памяти… Тяжело было. Поход тяжелее сражения. Дважды приходилось переходить в брод реку, раз вечером, другой раз утром, вода по грудь, как лед холодная, обсушиться нельзя было, шли форсированным маршем. Голодали без хлеба. Мяса-то сколько хочешь: турки бежали, а скот остался. Резали быков и коз без счета. У меня лапти износились, зарезал быка на шкуру, только не успел ободрать, как командуют подниматься. Табаку тоже было вволю. Магазины открыты, хозяева ушли, товар весь покинули, бери, чего хочешь. Но не было ни хлеба, ни соли. Как перешли границу, не ели соли, пока сюда не вернулись. От этого сильно болели животами.