Перед лицом Родины

— Подожди, Марина, — прервал ее Виктор. — А я?.. Я ведь в областном городе живу, а вот ведь видишь…

— Ну что ты, — вскипятилась Марина. — Это хорошо, что на твою книгу обратил внимание Сталин, а то и ты сидел бы незамеченным… Разве может Сталин все книги, какие у нас в Союзе выпускаются, прочитать?.. Возьми вот, к примеру, Словского. У нас здесь он был посредственный писатель. Стоило ему переехать в Москву, как он уже стал греметь на всю страну… Или Куцерман. Здесь он бегал в начинающих мальчиках, а в Москве он сейчас бог… И таких примеров, к сожалению, много.

Виктор задумчиво слушал жену.

— Да, Марина, ты, пожалуй, права, — вздохнул он. — Что же делать, поедем в Москву. Пойду сейчас на телеграф, дам телеграмму Словскому…

XI

Каждый раз, когда Воробьев приходил к Мушкетовым заниматься с Лидой, он чувствовал смущение, боясь, что надоел им своим хождением. Вел себя сдержанно, больше все помалкивал. Но потом, видя, что вся семья Мушкетовых относится к нему всегда приветливо, дружелюбно и как будто даже каждый раз рада его приходу, он стал привыкать к ним, проникся уважением к профессору и его жене. Аристарх Федорович часто беседовал с ним, рассказывал о себе, расспрашивал и Воробьева о его прежней жизни.

Теперь Воробьев многое знал о Мушкетовых, да и они о нем знали немало. Знали, например, что когда-то служил у Константина адъютантом, встречался с ним в Париже и что Воробьев амнистирован Советской властью, работал на заводе и у него трагически умерла жена…

Воробьев понял, почему Надежда Васильевна страшно смутилась и покраснела в тот раз, когда профессор Мушкетов заговорил при нем о сувенире Шарля Льенара. Русский этот, конечно, был не кто иной, как Константин Ермаков, который, по всей вероятности, будучи в Москве, встречался со своей сестрой, и она встречу держала в большой тайне.

«Ну и бог с ней, — думал Воробьев. — Я-то ее тайну не буду открывать. Мне это совершенно не нужно».

* * *

Однажды в воскресный день Лида, занимаясь с Воробьевым, пожаловалась на головную боль.

— Может быть, на сегодня на этом и закончим? — спросил он.

— Пожалуй что давайте на этом и кончим, — согласилась она. — В следующий раз наверстаем… Голова разболелась.

— Тогда я пойду, — встал Воробьев.

— Я вас провожу… Посижу в скверике.

Они вышли вместе, прошли в маленький скверик, весь пронизанный солнечными лучами. У цветочных клумб шумно играли дети. Приглядывая за ними, мамаши и няни сидели на скамьях, вели неторопливые беседы.

Здесь был такой благословенный уголок, казалось, затерянный в этом шумном городе, куда едва уловимо проникал уличный грохот, звон и лязг трамвая, гудки автомобилей.

Цветы на клумбах благоухали терпко-сладкими запахами. Над ними золотыми шариками кружились бог знает откуда взявшиеся здесь пчелы, как хлопья снега, порхали в воздухе крупные белые бабочки.

Воробьев и Лида, отыскав свободную скамью, долго сидели молча. Они с интересом наблюдали за тем, как крупные пестрые бабочки сновали над яркими чашечками, источающими аромат цветов, сновали, припадая жалом то к одной, то к другой чашечке. И с какой радостью, казалось, каждый цветок отдавался такому нежному легкому прикосновению.

На мгновение бабочка замирала над душистым цветком, опьяняясь нектаром, а потом как бы с большой неохотой отрывалась от чашечки, стремительно трепеща крылышками, уносилась прочь…

Лида испытывала непонятное тревожное чувство. В своей короткой жизни девушка еще никого не любила. Бывали, конечно, случаи, когда ей нравились мальчики, с которыми она училась в средней школе, а затем в университете. Но увлечение ее было не долговременно, оно быстро проходило. А вот сейчас она не знала, что происходит с ней. Ей нравился Воробьев. Да так нравился, что думы о нем, как неотвязная тень, не оставляли ее ни на минуту.

«Что это такое? — спрашивала она сама себя. — Может быть, это и есть Любовь?.. Но разве я могу его полюбить? — взглядывала она на него. — Ведь он старше меня чуть ли не вдвое…»

Но она понимала, что такие доводы не убедительны.

Отец ее также значительно старше мачехи, и вот, однако, разница в возрасте не мешает им любить друг друга… Или вот великий немецкий ученый Роберт Кох в пятидесятилетнем возрасте полюбил двадцатилетнюю актрису и женился на ней. Нет, тут дело не в этом. Помеха в чем-то другом…

«Но в чем же?» — пыталась выяснить Лида причину, по которой она не могла любить Воробьева. Но причины такой не находилось.

«Да, видимо, я его полюбила, — уныло думала она. — Хорошо это или плохо?..»

И вдруг она похолодела от мысли, что вот она-то полюбила Воробьева, а он ее не любит.

«Ну, конечно, он меня не любит… Он даже и не смотрит на меня»…

Девушка вздохнула и поднялась.

— Вы, что же, уходите? — спросил Воробьев.

— Да, — грустно сказала она. — Пойду.

— А может быть, вы еще бы немного посидели со мной. Мне так приятно с вами быть.

— Да? — просияла Лида, глаза ее заблестели. — Вы серьезно говорите?..

— Что приятно с вами быть?.. Конечно, серьезно.

— Хорошо, — спокойно согласилась девушка. — Я посижу с вами еще немного… Но вы ведь молчите. Вам, наверно, со мной скучно?