Перед лицом жизни

— Батюшки мои! — воскликнула Надежда Карповна, увидев тетю Олю. — Наконец-то молодой доктор послал мне счастья. А то лежу я одна, как колода, словом перекинуться не с кем. Я уж от тоски-то задумываться стала. А что, думаю, вдруг на самом деле бог есть, а я двадцать лет без креста хожу. — Надежда Карповна звонко рассмеялась. — Ну, теперь мы заживем, теперь нас двое, а это уже сила против каждой болезни.

Много дней пролежала тетя Оля под наблюдением Позднякова, и, когда она совершенно поправилась от воспаления легких, молодой врач извлек из ее ноги осколок и уже больше ничем не донимал тетю Олю, считая ее здоровье в полной безопасности.

После операции тетя Оля снова оказалась в одной палате с Надеждой Карповной. Взгромоздившись на подоконник, Надежда Карповна с утра и до вечера проводила время у открытого окна, передавала тете Оле привет от Поленьки и вела разговоры со знакомыми, проходившими мимо больницы, останавливала ребятишек, когда их выводили на прогулку, и спрашивала, вкусный ли сегодня был обед в детском саду.

Ребятишки поднимали головы и отвечали хором: «Вкусный!» Но она не очень доверяла им, и всякий раз, как только ее помощница возвращалась с работы, Надежда Карповна останавливала ее и учиняла ей допрос:

— Ты, Дуська, смотри. Я твой характер знаю. Споришь, а без толку. Ты вари супы так, как я тебя учила, чтобы и легкость была, и ароматность, и сверху никакого жира. Ребятишки страсть как не любят, ежели в супах жир пятачками плавает, слышишь?

— Слышу.

— Ну то-то, делай как приказано. Ступай.

После этого Надежда Карповна закрывала окно. Она сразу же успокаивалась и в изнеможении опускалась на постель, а тетя Оля поворачивалась к ней лицом и затевала разговор о своей приемной дочке Поле.

— Жалко мне ее, — говорила она. — Очень Поленька мечтательная девочка. Ей хочется, чтобы в жизни все было красиво, как на картинках, чтобы у нас пианино было, а у соседской девочки — скрипка. Раньше я думала: проработаю еще лет пятнадцать, подниму дочку на ноги, и будет она инженером или врачом, а получается вон что. Вместо ученья дежурство под моим окном. Третий месяц пошел, как я в больнице торчу.

— Беда невелика, — утешала Надежда Карповна. — Ну, похвораешь, ну и что? В крайнем случае будешь опираться на пенсию да на костыль, а Поленька и без тебя пробьет дорогу. Девочка она способная, захочет инженером стать — станет; в артистки пойдет — тоже неплохо. Нынче в каждом городке свой театр имеется.

— А я бы хотела, чтобы она доктором стала, замуж бы вышла и чтобы больше не было ни войны, ни новых гитлеров.

Тетя Оля брала с тумбочки осколок, извлеченный из ноги, и рассматривала его острые грани с какой-то брезгливостью и удивлением.

— Ведь столько лет прошло, — говорила она, — наверно, и летчик-то тот давно уже сгнил в земле, а осколок его — вот он. Поздняков дал, говорит — на память.

Тетя Оля вздыхала и, не зная, что делать с осколком, снова клала его на тумбочку и прикрывала марлей.

Однажды, когда Надежда Карповна ушла на перевязку, в палату влетела Поленька в легком ситцевом платьице и быстрыми беззвучными шагами приблизилась к койке, на которой лежала тетя Оля.

За время разлуки девочка нисколько не изменилась. Никаких перемен не было заметно ни в ее смуглом личике, ни в синих спокойных глазах, ни в фигуре. Но тете Оле показалось, что Поленька стала и выше ростом, и красивее, и взрослее.

Они обнялись и в первые минуты не могли вымолвить ни одного слова. Потом заговорили обе одновременно и оборвали разговор.

— Ты говори первая, — попросила Поленька. — Скажи, больно было, когда осколок вынимали?

— Нет, не больно.

— А я так волновалась, так волновалась, две ночи уснуть не могла, — сказала Поленька, развязывая пакет и вынимая из него книги, яблоки, пирожки и плитку шоколада. — Книжки я сама выбирала — видишь, всё с картинками.

— Хорошо. Обязательно прочитаю, но ты, дочка, за садом поглядывай, сад у нас дорогой, особенный, в нем каждая яблонька получена от самого Ивана Владимировича Мичурина.

В тот же день тетю Олю посетил и комсорг Вася Кожемякин. Тетя Оля обрадованно приподнялась на койке и улыбнулась, показывая комсоргу на табуретку.

— Ну, Вася, садись и рассказывай. Скучно мне без вас. Даже сама не знала, что будет так тошно. Ну, как там Лукьяныч, лютует?

— Да, спуску никому не дает, — ответил Кожемякин. — Нынче, говорит, не война, надо ездить поаккуратнее. За каждый сломанный винтик начет делает.

— Так. Ну, а еще что?

— А еще был у нас начальник дороги, генерал. Депо осматривал, а потом зашел в дежурку. Увидел Зябликова, и тот, конечно, пристал к нему со своей махоркой. Закурите, дескать, товарищ генерал. Ну и закурили. Вот тут-то генерал про тебя и вспомнил: «А где же, говорит, ваша тетя Оля? Боюсь я ее, как бы она снова за папироску не турнула меня из дежурки. Давайте лучше выйдем».

— Значит, все еще помнит. Ну, а как он, обиду-то не затаил?

— А на что же ему обижаться? Наоборот. Он даже что-то в книжечку записал и попросил передать тебе, чтобы ты скорее поправлялась. Ну, предвидятся и новости, большие изменения в твоем деле.