Перед лицом жизни

С тех пор прошло много времени, но он все еще помнил эту квартиру, где с перепугу какая-то женщина дважды выстрелила ему в живот. Правда, он вспоминал об этом редко и никому не рассказывал, потому что стреляла в него женщина, но вот сейчас приход Капельки снова что-то нарушил в жизни Марфушки, и он неподвижно сидел за столом и думал о своем прошлом.

Думал об этом и Мистер.

Несколько дней тому назад Капельке раньше срока дали возможность уйти отсюда. Для него открыли ворота, и он увидел площади, много дорог, много домов и улиц, но не сумел удержаться и снова вернулся сюда…

Мистер взволнованно ходил из угла в угол, хмурясь и закинув руки за спину. Его бизоновые сапоги скрипели, а жилетка кофейного цвета, надетая на голое тело, была расстегнута, и ее концы болтались, как собачьи уши.

Мистер был потрясен возвращением Капельки. Он был молод, и ему хотелось жить как-то по-особому, идти своим путем, но он знал, что так жить ему теперь не дадут, и в этом он убедился сегодня, увидев Капельку на прежнем месте. Он чувствовал, что настало время решать, будет ли он человеком. Нужны ли ему дети и жена и честная жизнь или он должен торчать здесь по нескольку лет, потом «гулять» несколько дней на свободе и снова проводить здесь лучшие годы…

— В чем дело? — вслух спросил он и вдруг остановился и засмеялся. — Малоуважаемые граждане, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — сегодня на нашем горизонте появилось три новых звезды. Что касается одной из них, то есть нашего многоуважаемого старичка папаши, которому уже перевалило за шестьдесят, то я просил бы некоторых безо всяких шалостей, иначе каждый будет нести ответственность своей персональной головой. Понятно?

— Понятно.

— Марфуша, занес ли ты их на довольствие?

— Так точно, товарищ староста.

— Принеси мне скрижали, я посмотрю, — сказал Мистер, и уборщик принес ему две фанерные доски.

На длинные, разлинованные куски фанеры записывали фамилии всех прибывших, и когда кто-нибудь уходил отсюда, Мистер счищал фамилию этого счастливца куском стекла и потом долго смотрел на пустое место, чувствуя мучительную зависть к ушедшему человеку.

Шло время, и пустых мест на фанере появлялось все больше и больше. Однажды от скуки Мистер соскоблил свою фамилию Дарьялов, и без этой фамилии весь список показался ему очень странным и несостоятельным…

— Марфушка, — сказал Мистер, — как же ты записал старика? Слушайте, папаша, как по-вашему нужно писать Подопригора — через тире или без через тире?

— Не знаю, — сказал старик. — Ты пиши попроще — Иван Ксенофонтович Подопригора.

Был уже вечер, и для многих возвращение Капельки было неожиданным событием, и вскоре об этом узнала вся колония и затихла. Было что-то тягостное в этом возвращении, и только один Чайка тайно радовался и поил Капельку чаем внакладку. Он сидел на топчане напротив Капельки, и издали они были похожи друг на друга, словно родные братья. Оба сутулые, русые, с узкими костлявыми плечами, в одинаковых нижних рубашках, они говорили о воле, и Капелька рассказывал о городе, а Чайка задавал вопросы и укоризненно качал головой. На всякий случай Чайка спросил, какие произошли изменения в паспортном деле, и Капелька беспомощно развел руками.

— Ах, Антоша, — сказал он, — кругом порядок и порядок. Конечно, если задуматься поглубже, то положение получается очень интересное, но, я думаю, нам унывать еще рано. Давай спать.

Они разошлись по своим местам, но никак не могли уснуть, думая о воле.

С воли их привозили на рассвете, в закрытом милицейском автомобиле, и здесь они думали о своем доме и, засыпая, видели пароходы и поезда, какие-то глухие полустанки, женщин, идущих по грязи и почему-то улыбающихся странной веселой улыбкой.

Им снились деревни, поля, телеграфные столбы, стоящие по пояс в тумане, лошади и костры в степи, белые улицы и знакомые калитки, в которые нельзя было никогда попасть.

— Ну, спокойной ночи, — сказал кто-то, и Кривописк подошел к Капельке и взял его за руку.

Рука у Капельки была холодная и влажная, словно он только что пришел с улицы и лег в постель.

— Ты чего? — спросил Капелька.

— Так — может быть, это не ты.

— Я, — сказал Капелька, и Кривописк отошел к окну.

За окном были видны склады, кусочек звездного неба, заводская труба и курган, на котором стояла старинная часовенка Ермака.

Кривописк сел за стол и услышал, как щелкнул замок в коридоре барака, где только на ночь закрывали заключенных.

Он сидел неподвижно, остро прислушиваясь ко всему и ожидая той минуты, когда можно будет заплакать, чтобы не видел никто.

Этот мир, из которого только сегодня пришел Капелька, был в нескольких шагах от Кривописка и казался настолько близким, что его можно было достать рукой.

За высоким деревянным забором были слышны разговоры прохожих, их смех, веселое посвистывание на ходу и озорные пререкания.