Перед половодьем

Архип Егорыч садится на камень рядом с псиной будкой, тупо глядит на темные окна своего дома. Голова свешивается на грудь, прислонясь к будке, он засыпает, тяжело дыша и чмокая.

Полкан забирается в будку и тоже дремлет, готовый при первой тревоге выскочить, яростно гремя цепью.

Медленно приближается утро.

«Современный мир» № 1, 1913 г.

Птица-чибис

Тяги пришлось ждать недолго. «Эк-э-эк»! — послышались голоса вальдшнепов, и над просекой, где притаились охотники, медленно пролетела длинноклювая птица. Самый молодой из охотников, в студенческой тужурке и в длинных сапогах, почти одновременно выстрелил из обоих стволов, но промахнулся.

— Чертова кукла! — проворчал он вдогонку птице, даже не изменившей от выстрела плавности полета.

Клубы сизого дыма поползли над просекой. Два других охотника насмешливо взглянули на неудачника. Где ему!

Охотники, — студент, мужик и земский фельдшер, стояли почти на одинаковом расстоянии друг от друга. Каждому хотелось положить почин, но у дяди Семеныча одноствольная шомполка давала безбожные осечки, а у фельдшера дрожали руки, да и бывшую с ним собаку приходилось часто осаживать, что ему также мешало.

— Стрелки тоже! — пробормотал дядя Семеныч, прислушиваясь, и замер, как истукан, в суровой, выжидательной позе.

Солнце закатывалось. В лесу быстро темнело, дневные пичуги замолкали, лишь кукушка отсчитывала чьи-то года, да козодой все никак не мог угомониться, и — то здесь, то там попискивал, словно пилил крошечными пилками крошечные листики железа. Порою проскальзывал слабый ветерок, шуршал зеленою листвой, и казался тихим лепетом дремлющего леса.

Бац! бац! — выпалил фельдшер; глупая собака взвизгнула и заметалась из стороны в сторону, а у студента от неожиданности ружье чуть не выпало из рук. Этакая скотина этот фельдшер! Впрочем, слава Богу, он тоже не попал.

Теперь студент, в свою очередь, насмешливо взглянул. Эге! Оказывается, и фельдшер мажет по горе-охотничьи. А хвастун, — я, говорит, прицелист, ружье у меня, говорит, чек-борное — страсть сколько дичи этим самым ружьем на моем веку перехлопано. Вот тебе и прицелист!

Вальдшнепы же тянули исправно. Дядя Семеныч несколько раз вскидывал самопал к плечу и, свирепо нахмурившись, прицеливался, но подлая шомполка давала осечку за осечкою.

— Господи! Неужели я не убью ни единого стервеца! — сокрушенно подумал студент. — Ну, что, как ружьишко дяди Семеныча выпалит?

— Эк-э-эк! — внезапно послышалось вдали. Раньше студент принимал этот звук за лягушечье кваканье, но теперь он освоился и знал наверняка, что приближается вальдшнеп.

— Эк-э-эк! — раздалось почти над самою головой. Кровь в студенте отхлынула от сердца, весь он вытянулся, побледнел и впился пальцем в собачку.

Летит!

Грузно, лениво вылетела брачующаяся птица на просеку. Студент прицеливался долго и подпускал ее поближе к себе, чтобы бить без промаха. Но вальдшнеп, заметив его, стал сворачивать. — А-a! Вот ты как!.. Не уйдешь, милый!

Студент нажал собачку, оглушительный выстрел прокатился по просеке и мгновенно замер; вальдшнепа не было видно в клубах стелющегося дыма. Неужели мимо? Нет! — в траве, у ног охотника, что-то билось и трепетало… Она, птица, летевшая на любовное свидание!

Студент поднял раненого самца за ноги и размозжил ему голову о приклад ружья. Не уйдешь, брат! Фельдшер и дядя Семеныч завистливо посмотрели в сторону победителя, а глупый пес опять взвизгнул так, что фельдшер раза два полоснул его арапником вдоль спины.

И вновь на просеке затихло. Кукушка на время перестала куковать. Лишь неугомонный козодой, испугавшись выстрела, запищал быстрее, как бы норовя допилить нужный ему кусочек железа.

Пальцы студента были в крови, — какая она липкая!

Он брезгливо поморщился.

Тьма сгущалась, деревья принимали сказочные очертания.

К засаде птицы больше не приближались, — дядя Семеныч зря настораживался, прислушиваясь к каждому шороху: очевидно, вальдшнепы тянут в другом месте и уже успокаиваются.

В тщетном ожидании охотники простояли еще с добрый час.

— Ни черта боле не выдет, ну его к лешему! — рассердился дядя Семеныч, когда в лесу совсем потемнело.

— Ничего не выйдет! — согласился и фельдшер, вскидывая ружье на плечо. — Пойдемте, господа, здесь не выгорит. Цезарь! Цезарь, сволочь паршивая! Назад!..

Студент торжествовал. Вот так раз, старые охотники — ни пуху, ни пера, а он, новичок, — с дичиною. Небось, сердятся… Ха-ха-ха!

Он закурил папироску, весело шагая за дядей Семенычем, знавшим в лесу все ходы и выходы. Каждую весну дядя Семеныч таскается по мхам, болотам и просекам; про себя он говорит, что стрелок на редкость, и что, если бы не проклятые осечки, он нанашивал бы во, сколько дичи… А дяде Семенычу надо верить: борода у него окладистая, как у кучера; брови могучие, вроде двух усин, и даже из носу у дяди Семеныча лезут волосы.

— Позвольте прикурить, Леонид Алексеевич! — попросил фельдшер, останавливаясь.

Студент вынул из кармана коробок и черкнул спичкой:

— Пожалуйста.