Перед праздником

Фролов опомнился уже на лестнице. Невнятно пробормотал какие-то извинения и сказал:

— Мне хотелось проститься с вами. Через два часа, — он посмотрел на часы, — нет, теперь уже через час мы улетаем. Я думал, вам интересно узнать, куда я исчез... — Помолчал и добавил глухо: — Улетаем очень далеко.

Татьяна не поняла тоски Фролова, прозвучавшей в последних словах, и так же грубо сказала:

— Какое мне дело, летайте где хотите, мне безразлично! Только оставьте меня в покое!

Ошеломленный, смущенный, расстроенный Фролов ушел. Татьяна даже не оглянулась и пошла к детям.

— Давай же скорей обед! — просил взволнованный Валерик, запихивая в портфель тетради и карандаши. — Я опаздываю.

— Обед тебе! — закричала Татьяна. — Время без пятнадцати, а тебе обед! Раньше набегаешься, подерешься, а мать поворачивайся с обедом. Даже портфель не собрал. Ничего, один день без обеда сходишь, меньше будешь драться!

— Ну и ладно! — обиделся Валерий. — Пойду без обеда.

Он схватил портфель, фуражку и выбежал. За ним смешно семенила Нина со свертком в руке и, оглядываясь на злую, незнакомую мать, просила:

— Братик, братик, завтрак возьми!

— Ничего, не умрет твой братик! — сказала Татьяна.

Она села на кровать, руки ее бессильно опустились.

— Боже мой, боже мой! — повторяла она, и плечи ее неудержимо тряслись.

Нина так и не догнала своего братика, положила сверток на стол, на цыпочках подошла к матери, обвила ее шею.

— Мамочка, о чем ты? Он не будет больше драться и хулиганить не будет, мы накажем его.

— Уйди ты от меня! — Татьяна оттолкнула изумленную девочку и громко зарыдала. — Жизнь уходит! — в каком-то отчаянии повторяла она. — Поймите, жизнь уходит! — Слезы душили ее, казалось, сердце не выдержит этого отчаяния, этих слез.

Кутик перестал лизать свое блюдце, виляя хвостом, подошел к Татьяне, поднял мордочку, прислушиваясь к непонятным звукам, и начал лизать ее руку. Нина привела тетю Нюру; она держалась рукой за ее передник и испуганно смотрела на мать.

Тетя Нюра молчала. Молча села на диван, прижала к себе Нину и гладила огрубевшей рукой белокурые волосы. Девочке показалось, что тетя Нюра прошептала:

— Сыны мои, а вы где лежите? Знаете ли вы, как рыдают ваши жены?.. — Но когда девочка подняла голову и посмотрела, губы тети Нюры были плотно сжаты.

Стенные старинные часы громко пробили три. Нина увидела, как мать и тетя Нюра вздрогнули. Потом тетя Нюра сказала:

— Опоздаешь на работу.

Татьяна засуетилась, вытерла лицо полотенцем, подошла к зеркалу. Заплаканные глаза казались припухшими, влажные щеки — непривычно яркими. «Да, да, старею, — мысленно говорила Татьяна, — кожа на шее стала морщинистой, съеживается, а под подбородком уже чуть обвисает. Это старость, а я и не замечала. Как выросла Нина! Какие худенькие ножки! Тонкая, как тростинка. Валерка опять принес двойку, у Нины способности к рисованию, надо подумать о ней. Хватит цепляться за молодость, хватит выдумывать, все кончено. Снова жизнь по непонятной причине отняла то, что могло быть счастьем». Вслух Татьяна сказала:

— Парень ушел без обеда и утром плохо поел. Занесу завтрак в школу. Яичко сварить ему, что ли?

— Что там яичко! — Тетя Нюра поднялась с дивана. — Сама выпей хоть стакан чаю. А братику мы соберем, Нина и отнесет. Правда, доченька?

— Давайте, давайте, я отнесу, — охотно согласилась девочка.

И снова потекли однообразные, серые дни.

Зима была холодная. Канал рано замерз. На льду, под горбатым мостиком, ребята устроили каток. С утра и до позднего вечера там раздавались детские голоса и смех. Иногда, возвращаясь вечером домой, Татьяна сворачивала в сторону канала, смотрела на лед, на играющих детей, слушала их голоса и ни о чем не вспоминала. Только один раз, когда луна была такая яркая, что свет фонаря горбатого мостика казался лишним, Татьяна на секунду остановилась у перил мостика, и невольно у нее вырвалось:

— Нет, нет, не надо ни о чем жалеть, не надо вспоминать!

Высоко в небе прошел самолет. Татьяна долго наблюдала, как удаляются красные и зеленые огоньки. На мгновение тоска сжала сердце. Она прислушалась к голосам детей, играющих на льду, и пошла домой. И опять ночь она спала плохо.

Утром Татьяна получила письмо и посылку. Она долго рассматривала конверт, на котором вместо обратного адреса стоял только номер, а на марке — большой, незнакомый и необычный штамп. Валерке и Нине не терпелось узнать, что в посылке. Они даже перестали шевелиться и замерли, когда мать сняла крышку и вынула сначала две морские раковины, тщательно завернутые в вату, потом диковинную ветку с засохшими незнакомыми фруктами. Татьяна разрешила изумленным ребятам разбирать посылку дальше, а сама вскрыла конверт.

Письмо было от майора Фролова. Он просил извинить за посылку, но ему так хотелось, чтобы два маленьких драчуна посмотрели, какие диковинные вещи бывают на свете и на том острове, где сейчас он живет. В конце письма Фролов писал: