Перед прочтением — сжечь!

…Трясясь в прокуренном вагоне,
он стал бездонным и смиренным,
трясясь в прокуренном вагоне,
он полуплакал, полуспал,
когда состав на скользком склоне
вдруг изогнулся страшным креном,
когда состав на скользком склоне
от рельс колёса оторвал.

Нечеловеческая сила,

в одной давильне всё калеча,
нечеловеческая сила
земное сбросила с земли —
и никого не защитила
вдали обещанная встреча,
и никого не защитила
рука, зовущая вдали…

— Ну, ты тоже… — хмыкнул я скептически. — Нашла достойную замену. «Нечеловеческая сила, в одной давильне всё калеча…» Чем же этот твой кочетковский «хрен» слаще нашей кинговской «редьки»?

— Да хотя бы тем, что над всем драматизмом этих строчек сияет образ высокой человеческой любви! «С любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, всем сердцем прорастайте в них!..» Неужели ты не слышишь, что это не просто стихотворение, а поистине — заклинание против сил зла, самый настоящий магический оберег, а?..

— Ну, и что нам теперь делать? Давай мы будем печатать на каждой обложке надпись: «Издательство предупреждает: содержание данной книги — опасно для вашей жизни». Это, по-твоему, кому-то поможет?

— Лучше уж: «Перед прочтением — сжечь!»

Видя перед собой Светкины широко распахнутые зелёные глаза, я мог согласиться с чем угодно, с самыми её нелепыми и абсурдными доводами. А тут и всего-то — подумаешь! — речь шла о том, чтобы сочинения такого неоднозначного писателя не издавать без авторитетного предисловия. Я ведь тоже своему Отечеству не враг, я вижу, чем для нас оборачивается вся эта американизация хренова, приволокшая на наши улицы почти неприкрытую наркоторговлю, проституцию и всякие прочие «общечеловеческие ценности». Так почему бы мне не послушаться совета умной и красивой женщины?

И я принялся убеждать ребят, что кому-то из нас надо непременно съездить в Москву и заказать там какому-нибудь из столичных критиков вступительную статью для нашего издания Кинга.

— Ты представляешь, какой гонорарище затребует за свою писанину этот твой столичный критик? — сильнее всех, конечно, раскипятился Лёха. — Вот выпустим собрание сочинений, пускай они потом его покупают, читают и публикуют в газетах свои отклики. А то ведь сейчас никто никого не читает, а только все ноют да жалуются! Мол, масскультура их, бедненьких, одолела, Чейз да Пелевин виноваты…

— А ты когда-нибудь слышал такое слово: «пиар» называется? — напирал я. — Чтоб изданную нами книгу захотел купить хоть один покупатель, он о ней сначала должен как минимум что-нибудь где-то услышать. Предисловие известного критика как раз и поможет нам её рекламировать, привлечёт внимание рецензентов…

— Но сначала — отвлечёт деньги из наших карманов, — не хотел просто так угомоняться Лёшка.

Однако кое-какую сумму для этого дела мы вскорости всё-таки раздобыли, и дня через три после этого разговора я сел на проходивший через Красногвардейск пассажирский поезд и на следующий день уже был в белокаменной. Там я, никуда не заезжая, нырнул прямо у вокзала в метро и, разглядывая заклеенные рекламой стены вагона («Хорошо иметь ДОМИК В ДЕРЕВНЕ. Молоко цельное. 3,5 %»), доехал по Кольцевой линии до станции «Парк культуры» и, выйдя из неё на Комсомольский проспект, прямиком направился в поисках дома № 13, где, как мне сказали, размещалось правление Союза писателей России.

«Ну, надо же! — ещё мелькнула у меня тогда мысль. — Даже в этом — и то проявляется мистика! Чтобы подстраховаться от действия чертовщины, я приехал не куда-нибудь, а именно в дом, отмеченный номером 13. Что это, если не та же чертовщина?..»

Пройдя мимо красивейшего в Москве изразцового храма Николы в Хамовниках, в котором, как я слышал, было когда-то впервые оглашено решение Синода об отлучении графа Льва Николаевича Толстого от Церкви, я увидел на другой стороне проспекта трёхэтажное жёлтое здание с белыми колоннами и, перейдя по «зебре» проезжую часть, вошёл внутрь. К моему удивлению, никто на вахте даже не поинтересовался, к кому это я направляюсь, и поэтому, миновав небольшой холл с книжным прилавком, я пустился тыкаться во все двери писательской конторы самостоятельно, приготовив себя к тому, что в любую секунду могу нос к носу столкнуться с Евтушенко, Солженицыным, а то и самим Юрием Поляковым.

Но встретившиеся в коридоре лица были мне абсолютно незнакомы.