Перед прыжком

— Где там! Разве тысячу всю упомнишь? Вот старосты вагонов, те должны знать. Был он, кажись, в вагоне Сергея Малкина. Правильно, у него. А Малкин в Мануйлове.

— Хм. Значит, надо ехать в Мануйлово. Дело отсрочки не терпит: приехал контрик по фальшивому документу и в Омском посту пропал. Куда он ехал? К кому? Зачем? Да-а, завтра же, брат, и едем…

После этого разговора остаток дня Веритеев терялся в догадках: что за шум вокруг какого-то кладовщика Теплова? То, что тот пропал в Омском посту, ничего не значит: в нынешней кутерьме на дорогах — такое в порядке вещей. Старосты, помнится, всякий раз докладывали штабу, кто снят с холерой, а кто отстал. Этот, вишь ты, пропал. Но не будешь же из-за каждого пропавшего держать эшелон на станциях? Отстал — догонит, не маленький. А заболел — снимут. И либо ты выздоровеешь, либо помрешь. Узнавать в такой тяжелой дороге о каждом не у кого, да и некогда. Коли выживет, догонит, как Филька Тимохин. А вот Теплов… И что это за Теплов? Ехали больше месяца, не было слышно, а тут вдруг нате вам: о беглом кладовщике запрашивает сама Москва…

И уж полной неожиданностью оказалось для Веритеева, когда они с Кузьминым приехали в Мануйлово, поговорили вначале с Малкиным, потом с Антошкой Головиным, что розыск Теплова ведется, судя по всему, по заявлению Платона Головина и что в это замешан Платонов сын Константин…

4

Платону Головину не досталось за лето и малой доли той вольной жизни, которой больше месяца прожили в дороге уехавшие с эшелоном в Сибирь, да и в Сибири все еще отходили душой от домашних тягот в новой, необычной для всех обстановке. В поселке наоборот: каждая неделя лишь прибавляла сложностей и забот.

Прежде всего волновала судьба завода.

Круминг вернулся из Чикаго ни с чем: хозяева компании не изменили своей позиции недружелюбного к Советам выжидания. Как и в прошлом году, для них оставался открытым главный вопрос: признавать ли Советское правительство законным и прочным, а значит, развивать с ним взаимовыгодные отношения? Или же по-прежнему считать Советы социальной аномалией, результатом грубой узурпации власти в России кучкой якобинцев, крах которых неизбежен, и, значит, выгоднее ждать, когда все само собою встанет на прежние места?

На складах в Чикаго скопилось огромное количество сельскохозяйственных машин и запасных частей. Отправить все это в Россию можно и нужно было хоть завтра. Но иные соображения оказались для хозяев компании все же сильнее: два неурожайных года подряд поразили в России многие миллионы людей немыслимым голодом. Страна поражена неизлечимой болезнью, — казалось им, — слепа и глуха. Подобно нищенке, — полагают они, — бредет она темной грозовой ночью, не видя, что следом за ней, с боков и сзади, давно уже крадутся и готовы к прыжку стаи сильных зверей. Еще шаг… еще один шаг… возможно, еще один шаг — и она упадет.

Какой же смысл расчетливым господам в такой прекрасный момент поддерживать умирающую Россию посылкой машин и сырья? Дождемся ясного дня, погасим чадящий светильник ее эфемерных идей «всеобщего счастья», обглоданные кости соберем и зароем в землю. Все, что было у нищей в суме, само собою достанется нам…

Исходя из этих соображений, Крумингу было категорически запрещено предпринимать по возвращении в Москву какие-либо серьезные финансовые и технические акции в русском филиале компании.

— Главное и единственное, что вам следует делать, — сказал ему управляющий головными предприятиями в Чикаго, — это, по возможности, ничего не делать. Выжидать. Только тянуть, делая для приличия вид, будто вот-вот из Штатов в Москву прибудут долгожданные распоряжения пустить завод на полную мощность. Контрмер большевиков бояться не стоит. Между тем, насколько нам известно, вы были слишком либеральны с ними, — заметил при этом управляющий, строгостью взгляда досказав гораздо больше, чем было в словах прямого упрека. — Сентиментальность мешает делу. А они сейчас бессильны предпринять что-либо в ответ. Национализируют наконец завод? Но какой для них в этом смысл? Пока предприятие наше, у них еще есть надежда на его оживление, а остановленный — он мертвец! Они закрывают сейчас даже более нужные им заводы из-за нехватки топлива и сырья. Так что любезничать с большевиками ни к чему. — тоном приказа повторил шеф, прощаясь с Крумингом. — Пройдет всего год, не больше, а там все решится само собой…

Круминг вернулся в Россию мрачный и злой. Не только потому, что съездил безрезультатно и теперь придется подло хитрить и лгать руководителям ВСНХ, вселять в них пустые надежды. Но и потому, что это означало для него- возможность важных перемен в личной судьбе и, значит, необходимость всерьез позаботиться о себе, о своей семье.

Надеяться после закрытия завода опять на карьеру в Чикаго, где и без него хватает специалистов? При этом американцев, а не латышей? Наивно.

Остаться в России? Пустое мальчишество. Уже привык к иному стилю и смыслу жизни.

Жить на своем ранчо в 25 милях от Чикаго, заниматься хозяйством как фермер, все надежды возлагать на сбыт своей фермерской продукции? На это он неспособен.