Перед рассветом

Я пожал ему руку. Пальцы у него сильные и теплые.

-- Какой вы же худой и бледный, - сочувственно заметила вставшая рядом с Чингисом Вера, - а я вас совсем другим представляла.

-- Так это вы написали "Перед рассветом"? - решительно спросила Надя Гогрина

-- А вы разве читали мою книгу? - слегка удивился я, - Но как? Она так и осталась ненужной и не замеченной. Самое страшное, не то что книги горят, страшно, что их уже не читают.

-- Страшно не только это ..., - начал говорить Чингис, и не закончив как оборвав фразу, стал смотреть на посетителей.

Эти усталые, расстроенные люди не видя их, проходили мимо и шли дальше с сумками нагруженными домашней едой, поверх обычной одежды накинуты застиранные белые халаты с проставленными на них квадратными штампами казенных отметок онкологического диспансера. Они шли в многоместные душные палаты поддержать своих близких, передать им тепло человеческого участия и сострадания. Они шли к тем кого уже пожирали метастазы болезни, кому уже поставили страшный диагноз: злокачественная опухоль. Заболевания, которым так тяжко больна наша страна. Они шли к ним, чтобы сказать, что еще есть надежда и надо бороться за свою жизнь. Они будут говорить это присев к ним на узкие больничные койки, чуть сдвинув с тощих матрасов несвежие простыни. Кто-то будет искренен, а кто-то уже не веря в спасение станет прятать и отводить взгляд.

-- Скажи им, - заговорил Чингис, - скоро будет катастрофа и еще можно ее избежать.

-- Я это говорю, только меня никто не слышит. И не хочет слышать.

Мы замолчали и это молчание было как тесный удушливый смертный саван в который торопятся одеть человека, даже не замечая что он еще жив.

-- Значит надежды уже нет, - холодно и бесстрастно отметила Вера, - удар примут другие, не они, а страна будет разрушена.

-- Не знаю, Надежда еще жива, она борется, с ней ее мама ...

-- Ты чего это всё бормочешь? - сварливо сказала и подозрительно посмотрела на меня пожилая неряшливая санитарка и раздраженно:

-- Посторонись! Не видишь что ли я тута полы мою ... встал тут ... бормочет ... псих ...

Я посторонился, а она начала елозить по полу старой тряпкой надетой на деревянную швабру, и не часто макая линялую ткань в ведро с мыльной и грязной водой.

-- Тогда скажи им, что останутся жить только потомки тех, кто пойдет в бой за Родину. Они сумеют восстановить страну и откроют новую эру в развитии человеческой цивилизации. А все кто не найдет в себе силы бороться с метастазами страха, апатии и равнодушия, умрут проклинаемые их детьми, - потребовал Чингис.

-- Мне никто не поверит, - устало отказался я.

-- А ведь ты тоже болен, - пристально рассматривая меня, сказала Вера, - я вижу, что в тебе тоже есть бациллы апатии, безразличия, опустошенности.

-- Я сильно устал, - нехотя признался я.

-- А если мы поможем вам? - серьезно предложил Иван Гогрин, - Если мы, ну хоть отсюда, с этих страниц, крикнем о грядущем ... Может, может хоть это поможет вам собраться?

-- Вас никто не увидит и не услышит, - тихо и устало прервал я его, он замолчал, я продолжил, - в лучшем случае о вас скажут: это неумная фантастика; пустой и пошлый розыгрыш; в худшем: это клевета.

А я и на самом деле устал, весь был выжат, уже не осталось сил, хотелось прийти домой, забраться под одеяло и не о чём не думать.

-- Смотри! - окликнул меня Чингис, - Наши пришли!

И я увидел их. На Ивана Гогрина одетого в вытертый камуфляж и которого под руку держит Надя Гогрина, ревнуя смотрит красивая рыжеволосая женщина и кажется, что она немного картавя спросит: "А я? Со мной то как будет?". Ее за локоток галантно поддерживает полковник коммандос ставший апостолом Мессии судного дня, на его плечи накинута грязная рваная прожженная шинель. Поодаль, смущенно не смея подойти к основной группе, прислонился к давно не мытой стенке одетый в сероватую форму Николай Сушев. Рядом с Чингисом и Верой встали ополченцы. Они были с оружием и при знамени. Были и другие, пришли все, о ком я рассказал в этой книге.

Они стояли невидимыми тенями и молча смотрели на меня. Они смотрят, а я их узнаю. Они живут рядом со мной в этом подлом времени. Они еще не знают о своей грядущей судьбе. Но я хорошо знаю каждого из них, пусть и под другими именами.

- У нас еще есть время всё изменить, - негромко и неслышно для других заговорил Михаил Кержин.

-- Время есть, только осталось его немного, - ответил я и чуть улыбнулся своим современникам.

-- А знаете, - смущенно заговорил Николай Сушев, - Вас за такую книжку могут посадить. А потом в СИЗО или в зоне убьют. Я же там работаю, знаю, как это делают. Подкинут наркотики или оружие, арестуют, под пытками вы во всем признаетесь. Ваше имя и вашу работу платные провокаторы закидают грязью. И поверьте, никто за вас не вступится. Вы умрете оболганным и забытым. Разве вам не страшно?