Перед стеной времени

Такие точки естественного притяжения следует отличать от святилищ (храмов, целей паломничества), хотя вторые, вероятно, зачастую строились там, где находились первые. Когда человек [золотого века] идет куда-то, чтобы почувствовать себя по-особенному свободным и радостным, – это одно дело. Другое дело – когда его потомки приходят туда же, чтобы славить двух богинь, которые зовутся свободой и счастьем, и которых он, тот человек, выпустил из себя, из нераздробленной полноты своей жизни. Он может обходиться без богов, но боги без него существовать не могут.

Это необходимо иметь в виду, если речь идет о метаморфозах. В сплошь чудесном, неисчерпаемо богатом мире перемена – лишь фаза, волна, но не что-то качественно иное. Она остается в рамках идентичности человека, не трансформируя его. Она не чудо и не таинство. Сделаться чудом она может, только если чудесность перестанет быть свойством мира. Более того, в этом случае метаморфоза, вероятно, окажется лишь символом, указывающим на чудесное, ставшее недоступным или необъяснимым.

Итак, те маски, которые мы видим на древнейших рисунках, свидетельствуют об измененной силе, но не об измененной сущности. Человек, превращавшийся в животное в этой пещере или перед входом в нее, – не то же самое, что египетский погребальный бог с головой шакала, хотя сходство очень велико. Звероподобные божества уже не принадлежат к нераздробленной внутренней силе человека, которая выпустила их из себя. Они узурпировали метаморфозу и осуществляют ее через жрецов. Постепенно мир стал кишеть богами, и теперь, если человек хотел приобщиться к древней душевности, он должен был обращаться к ним, чтобы они его преобразовали, или же действовать самостоятельно, втайне от них. Требовались немалые затраты, а значит, и определенная экономия. Слова Гесиода «Скрыли великие боги от смертных источники пищи» несут в себе и такой смысл. Огромные издержки на строительство культовых сооружений – не только выражение почтения к богам. Человек стремился любой ценой хотя бы отчасти вернуть себе то, чего лишился.

75

Такому положению вещей должны были предшествовать тяжкие потери – свободы, а следовательно, и крови. История о золотом тельце может послужить наглядным примером, хотя и относится к другому переходному моменту – гораздо более позднему. Со временем богам приходится отказаться от материальности. Святая святых становится недоступной и невидимой. У народа возникает тоска по прежней зримости, отчаянное стремление вернуться к ней. Даже Аарон сбивается с пути. Возвратившись с горы Синай и увидев людей, поющих и пляшущих вокруг тельца, Моисей в ярости разбивает полученные скрижали Завета. По его приказу левиты убивают своих друзей и братьев – три тысячи человек. Примечательно, что идол был стерт во прах и растворен в воде, которую народу пришлось выпить.

Участь золотого тельца, бывшего на самом деле золотым быком, перекликается с историей царя Мидаса[62], да и вообще с судьбой всех побежденных: за ними во все времена закреплялась дурная слава.

Рога Моисея уже не бычьи, а бараньи. Возможно, его изображают так по аналогии с Александром Великим. Как бы то ни было, это отсылает нас ко временам гораздо более давним, чем эпоха звероподобных божеств.

76

Моисей не пророк, не священник, как его брат Аарон и тесть Иофор, не князь, не вождь народа и не законодатель – все это действующие элементы силы, достигшей превосходной степени концентрации. Моисей – сосуд откровения, и ничто, никакая сила, не выступает в качестве посредника между ним и тем, что ему открылось. Его образ, не меркнущий на протяжении тысячелетий, возвышается над одним из крупнейших разломов. Он окружен знаками своего непосредственного знания, своей исключительной миссии. Это и горящий куст, и гора Синай, и манна небесная, и живая вода, хлынувшая из мертвой скалы, и мертвая вода Красного моря, и нестерпимо сияющий лик. Нет никаких сомнений в том, что сила творения вновь обрела здесь первоначальный блеск.

Дух Земли сгустился, обретя прежнюю созидательную мощь. Однако он уже не распространяется как нечто нераздельное. Его фрагменты образуют сплошное свечение и движутся единым потоком, но теперь у него есть направление, он знает свой источник, своего творца и свою высокую цель. Ощущается настойчивое вмешательство времени. Отсюда неподвижные магические характеры, увеличенная продолжительность [жизни]. Это уже блуждание в пустыне, чудо, ставшее возможным, а не сон в мире, сотканном из чудес. Сакральное и профанное резко разведены. Появилась нечистота. Древний змей Земли превратился в медного змея, дающего земное бессмертие.

Это картина медного века. Утренняя заря осталась далеко позади. Возникли и состарились народы, пашущие землю, передвигающиеся на повозках и ведущие войны под предводительством царствующих династий. Люди создали письменность и даже алфавит. Обращенный назад взгляд Моисея проникает глубже этой эпохи, во времена Книги Бытия.