Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Или мы должны были сказать нашим товарищам: «Вероятно, политотдел разрешил вам написать письма только потому, что таким способом собирался выяснить, не утаили ли вы что-то во время заполнения анкеты с личными данными?»

Мы сами ничего не знали, когда в течение нескольких дней и ночей надписывали на треугольниках по-русски и по-немецки сотни адресов.

Кроме того, мы преподнесли разрешенную наконец переписку между лагерями военнопленных и родиной как колоссальный успех антифашистского актива в его работе по улучшению условий содержания пленных.

Нет, мы поступили тогда правильно: сожгли письма, а не передали их во второй отдел, так как в них содержалось слишком много личного, сокровенного, не предназначенного для посторонних глаз. И мы никому не сказали о своем поступке! Но сейчас, шесть месяцев спустя после окончания войны, к нам поступили настоящие почтовые карточки. С официальным штампом. С изображением Красного Креста.

Ах да, ведь где-то существует Международный Красный Крест, который заботится о военнопленных.

Среди военнопленных царило такое радостное настроение, какое бывает только на Рождество. Скоро дома узнают, что мы живы и не погибли!

Я пошел в лесной лагерь один, не дожидаясь остальных, и пошел так, как мы в активе привыкли это делать: сначала мы всегда заходили к Ларсенам. И сегодня я вошел в серую, мрачную многоэтажку, в то время как длинная запыленная колонна пленных отправилась на четыре дня в лесной лагерь, чтобы переждать там празднование Октябрьской революции.

— Присаживайтесь! — сказала мне фрау Ларсен.

Она тщательно прикрыла дверь, так как уже наступила настоящая зима, к тому же здесь соседи охотно подслушивали друг друга, ведь в этом доме проживали сотрудники НКВД.

— Вы хотите попасть в антифашистскую школу? Тогда через четыре месяца вы будете уже дома! Я это точно знаю.

Я уже успел присесть на краешек стула, но тотчас вскочил. Это было именно то мгновение, которое я упорно готовил в течение долгих месяцев.

Какого же самоотречения стоило это мне!

Сколько лжи пришлось мне высказать!

Я жил с одной только мыслью: «Ты должен снова увидеть Германию! Наибольшим шансом для этого является антифашистская школа!»

Но вот сейчас, когда время пришло, я не мог вот так сразу дать свое согласие. Более того, я даже не испытывал особой радости.

Постоянно общаясь с Гансом, который окончил такую школу, я знал, какие душевные муки предстояло мне преодолеть. Используя самые подлые средства, там пытались проникнуть в самые потаенные уголки души военнопленного. Мне казалось сомнительным, смогу ли я выдержать такое испытание и не ухудшу ли я свое положение, отправившись в эту школу. Кроме того, не прекращались слухи о скорой отправке всех пленных домой. Стоило ли мне в данной ситуации так рисковать своей судьбой!

Но мною все сильнее овладевала заманчивая мысль: «Ты должен сделать это! Только в антифашистской школе в Москве ты узнаешь истинные движущие силы большевистской России!»

А вдруг здесь скрыто нечто гораздо большее, чем то, что готов признать разочаровавшийся эмигрант Ларсен! Разве Ларсен, бывший некогда депутатом рейхстага от Коммунистической партии Германии, не является избалованным потомственным интеллигентом?

А фрау Ларсен я сказал следующее:

— Я не могу просто так взять и отказаться! Я рассматриваю это как свой долг журналиста узнать на собственном опыте, что собой представляет такая школа!

— Не обольщайтесь тем, что в гитлеровской Германии вы когда-то научились владеть пером! Вы сами увидите, кто сейчас принимает участие в работе Национального комитета в Москве: генералы, кавалеры Рыцарского креста и даже сам руководитель имперской молодежной организации гитлерюгенд! О вас будут судить только по тому, чего вы хотите в будущем, и в зависимости от этого вас назовут или фашистом, или антифашистом!

Я слегка улыбнулся, когда представил себе эту таинственную московскую школу. Я почти не слушал фрау Ларсен, когда она сказала:

— Подумайте до завтра. Вы сами должны решить, посылать нам вас в школу или нет.

— О чем здесь долго раздумывать! — ответил я. — Я поеду туда!

— Только представьте себе, через четыре месяца вы будете уже в Германии! — услышал я.

— Ну а вот в этом я не очень-то уверен! — усомнился я.

Все завертелось очень быстро. Надо было срочно составить список тех, кто отправлялся в антифашистскую школу. Сорок первому лагерю вместе со всеми его филиалами и подотделами было разрешено направить в Москву двадцать четыре человека.

Мартин и Курт, мои старые знакомые, тоже ехали вместе со мной. А также Карл. Не упустил случая поехать вместе с нами и Фридель Каубиш, главный доносчик.

— Интересно, — сказал Мартин, — воспользуется ли он этой возможностью, чтобы освободиться от Борисова и всех этих подлостей?

Вместе с Гансом, единственным из моих ближайших друзей, кто оставался в Осташкове, я прикидываю, кого еще из городского лагеря можно было бы рекомендовать в эту группу.

— Вилли Кайзер! — предлагает Ганс.

— Согласен, он порядочный человек, — говорю я, и мы вносим его в список.