Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

— Как проходит это в школе? — спрашиваем мы одного из ассистентов, который пришел познакомиться с нами, новенькими.

— В прошлом году каждая комната праздновала отдельно. Что будет на Рождество в этом году, я не знаю! — говорит ассистент. При этом он совершенно не задирает нос и ведет себя с нами вполне уважительно.

— Наверняка и у ассистентов полно своих забот! — говорим мы друг другу, оставшись наедине.

— Ну конечно. Ведь ассистенты — это тоже бывшие военнопленные. Они зарекомендовали себя как особо одаренные курсанты и после посещения специальной школы в Москве вновь попали сюда.

Мы все еще продолжаем сидеть все вместе. В комнате тепло. Дежурный по комнате постарался и раздобыл лишнюю охапку дров при утренней раздаче. Наши сердца наполняются человеколюбием, советским гуманизмом.

Но тут в нашу комнату входит какой-то пленный, который не является курсантом. По его словам, в прошлом году он должен был попасть в школу, но его кандидатуру отклонили и отправили обратно в зону, то есть в обычный лагерь для военнопленных.

Сегодня он тайком пробрался на территорию школы через дыру между проволочным забором и уборной, так как слышал, что среди новеньких есть Вилли Кайзер.

Они отсаживаются в сторонку. Вилли Кайзер и его земляк с водянистыми глазами, который стесняется из-за того, что острижен наголо, как обыкновенный пленный.

Они оба из одного и того же городка и были знакомы еще до войны. Мы замечаем, что они оба смущаются.

— Как жаль, что у меня нет ни крошки табака! — извиняется Вилли Кайзер, который в данной ситуации является как бы хозяином дома.

— Да не переживай ты! — говорит его земляк. — Будем надеяться, что тебе повезет и они не отклонят твою кандидатуру!

Он вытирает нос, так как из него течет.

Мы все внимательно прислушиваемся, когда он начинает говорить о школе. Мы все это время размышляли, не выпроводить ли его из комнаты. Дело в том, что общение между лагерем и школой строго запрещено! Если бы его обнаружили в нашей комнате, то у нас могли возникнуть большие неприятности!

Но никто из нас не решился вывести из нашей теплой комнаты пленного, с таким трудом пробравшегося через забор из колючей проволоки.

— Он же с детства знает Кайзера! — успокаивали мы себя.

Поэтому мы сделали вид, что не видим его. Но сейчас мы все навострили уши.

— После того как я не прошел отбор в школу, они направили меня в зону. Я сразу же попал на торфоразработки. Нам приходилось работать стоя по пояс в воде. Каждый день в три часа утра они уже сбрасывали нас с нар. Никто не мог выполнить установленную норму. В одиннадцать часов вечера мы все еще продолжали работать. Бригадиры с дубинками в руках бегали вокруг нас. Больше четырех недель такого напряжения не выдерживал ни один пленный. Они мерли как мухи. Но постоянно привозили новых!

— Ты, наверное, преувеличиваешь, камрад! — вмешивается Курт, который хочет прекратить неприятный разговор. Я замечаю это по тому тону, каким Курт произносит слово «камрад».

Но пленный постепенно отогрелся. Мы в нашей теплой комнате кажемся ему самим Господом Богом, которому он в день Страшного суда может излить душу и рассказать о своих страданиях. И он не может понять, как человек может подозревать его в преувеличении.

— А русский майор стоял рядом и говорил: «Для меня нетрудоспособными являются только те немецкие военнопленные, которые лежат в земле!»

Рассказчик встал.

— Я испытал это на собственной шкуре! — говорит он с оскорбленным видом. — Я собственными ушами слышал, как издевался майор, когда по вечерам выносили мертвых. «Вы хотели получить жизненное пространство в России! — говорил майор. — Вот вы его и получили: метр восемьдесят в длину, сорок сантиметров в ширину! Этого хватит на одного немца в России! Ничего! В России много свободной земли!»

Мы, новые курсанты, приходим в ужас от двух вещей. Во-первых, от того, что нас может ожидать, если нас не примут в школу. А во-вторых, как мы должны возражать этому страшному обвинителю. Боже мой, да это же фашистская пропаганда!

Хотя никто из нас не сомневается в том, что все рассказанное им — правда. Но нам нельзя это слушать!

Возможно, этот пленный обыкновенный шпик, который хочет подвести нас под монастырь!

— Всегда эти чрезмерные преувеличения! — пытается парировать Курт. — Они умирали как мухи? Всегда эта постоянная болтовня пленных! Сколько конкретно умерло? — выкладывает свой козырь Курт.

Но земляк Вилли Кайзера стоит на своем.

— Тысячи! — говорит он и повторяет, делая ударение на каждом слоге: — Ты — ся — чи у — мер — ли! (Тем не менее из немецких пленных (учтено в лагерях НКВД 2 млн 388 тыс. 443 чел. из общего числа пленных (вермахт и его союзники) в этих лагерях 3 млн 486 тыс. 206 чел.) умерло 356 700 чел., т. е. 10,2 процента. Остальные вернулись на родину. Из числа советских пленных (4,6 млн) в немецком плену погибло более половины. — Ред.)