Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

— Каждый, кто впервые приходит на кухню, должен принести присягу. Правда, это всего лишь формальность, но ее надо соблюсти, — отвечают ему старожилы. — Это такое торжественное мероприятие. Давай-ка готовься, сегодня вечером ты будешь приведен к присяге!

Повара образуют торжественный полукруг. Новичок стоит на коленях перед накрытым белой скатертью столом, на котором лежит каравай хлеба.

Потом под громкие крики собравшихся к нему приближается церемониймейстер, в черной мантии, шляпе священника ордена иезуитов и с длинным посохом. Его сопровождают два стража.

— Ты преклонил колени, сын мой, прими с покорностью посвящение в члены нашего священного союза!

На бедного грешника обрушивается целый поток наставлений: не спекулировать продуктами, не красть ни хлеб, ни суп, ни кашу… всегда поступать честно и по совести… и т. д. и т. п. Все это произносится непонятной скороговоркой, а в конце звучат слова: «И вот я возлагаю твою правую руку на хлеб, а ты дай мне ответ. Если ты готов следовать уставу нашего союза, то отвечай громко и четко «да»!»

— Да! — охрипшим от волнения голосом говорит стоящий на коленях новичок, и ему действительно не по себе. Все-таки он находится на кухне, в обществе таких важных особ, как повара, а в плену происходит столько всего неожиданного, что действительно не можешь знать наперед, что все это должно означать.

— Да! — хрипит стоящий на коленях новичок, и на его голову в качестве благословения обрушивается ведро холодной воды.

Это глупо, с точки зрения пленного. Но с точки зрения повара, это смешно и доставляет огромное удовольствие.

Заведующий столовой Филипп уже три года заведует и кухней. Он относительно худощав. Конечно, он не голодает, однако он совсем не похож на типичного повара.

Его основные обязанности заключаются в том, чтобы по утрам взвешивать продукты, а перед раздачей пищи снимать пробу вместе с русской медсестрой. Эти действия тоже сопровождаются устоявшимся ритуалом.

— Приготовьте все, как положено! — говорит Филипп.

И это означает, что надо насухо протереть все металлические обшивки котлов, чтобы на них не осталось ни одной капельки засохшего жира.

— Все готово?

— Да!

— Тогда, дневальный, приглашай медсестру!

Перед каждым котлом стоит фарфоровая чашка для пробы.

— Кто же из медсестер придет сегодня? — прикидывают повара, собравшиеся в посудомоечном помещении кухни, и злорадно усмехаются.

Потом, шелестя накрахмаленным белоснежным халатом, на кухне появляется медсестра. Светская дама с покрытыми ярко-красным лаком ногтями. Она берет фарфоровую чашку с пробой, Филипп подает ей серебряную ложку, и она снимает пробу, вытянув губы трубочкой. В зависимости от того, какое у нее сегодня настроение, она записывает в кухонный журнал «Хорошо!» или «Плохо!».

Или приходит другая медсестра. Она неистовствует, как фельдфебель, так как считает, что на кухне кругом одна грязь.

— При этом в своей жизни она еще ни разу не ела со стола, который был бы чище, чем наш пол! — злорадствуют повара.

Но у Филиппа хватает и других забот, кроме ежедневного театра со снятием пробы.

— Кухня не старается работать хорошо! — вдруг заявляет какой-нибудь праздношатающийся активист, так как «массы настроены против кухни», которая не может приготовить из грубых отрубей белую овсяную кашу.

Или кто-нибудь еще заявляет:

— Повара готовят для себя жареную картошку. Я сам почувствовал запах!

После этого на какой-то период для поварят наступают поистине тяжелые дни, прямо-таки спартанские условия.

— Лошадь, которая привозит овес, сама его не получает! — так говорит в таких случаях Филипп. Тем самым он хочет сказать, что несправедливо, когда те, кто по двенадцать часов трудится в чаду и дыму у плиты, не могут один раз позволить себе поесть жареной картошечки. И Филипп прав.

Но правы и те пленные, которые влачат жалкое существование в своих бараках. Они даже более правы. Хотя, с другой стороны, они тоже не правы.

Это можно повернуть как угодно. До тех пор, пока люди голодают, справедливость не может быть установлена.

Вероятно, Филипп считает, что актив направил меня на кухню, чтобы я шпионил за ним.

Время от времени к нам на кухню заходит высокий дневальный из антифашистского актива, который раньше служил в дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», и громко объявляет:

— Камрад Бон, немедленно явиться к товарищу Ларсен!

И тогда Филипп, наверное, думает: «Вот сейчас этот новенький в очках, который слишком слаб, чтобы поднять кастрюлю с супом, сидит в кабинете политинструктора лагеря, и они разговаривают о кухне».

Мне неприятно, что Филипп так думает, но я ничего не могу изменить.

Разве я могу сказать Филиппу, что товарищ фрау Ларсен, которая получает зарплату от НКВД, говорила мне о том, чтобы я немедленно прекратил открыто заниматься изучением английского языка? Дело в том, что шпики второго отдела получили указание тотчас докладывать о тех, кто интересуется английским языком.

Или в другой раз товарищ фрау Ларсен говорит мне: