Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний

– Почему ты за щеку держишься, дедушка? – мягко спросил Вася. – Зуб болит?

– Не болит, а как бритвой режет. Третий день. Горячую соль прикладываю, а она стынет.

– А вот и не болит, – как бы между прочим сказал Вася.

Дед крепко зажмурился, открыл рот и слегка присел, как будто собираясь пуститься вприсядку.

– Помилуй мя, Господи, – пролепетал он и перекрестился. Потом замер, трогая языком больной зуб. – А ведь вроде отпустило?

– Конечно отпустило, – улыбаясь, подтвердил Вася.

Дед сорвал с головы платок, швырнул в сторону мешочек с солью, взялся за край веревки, чтобы поднять шлагбаум, – и не поднял, опустил руки.

– А может, не поедете, а? Или Кот пущай, а ты, мужчина, поживи у меня.

Это было сказано так сердечно, что наши путешественники с недоумением посмотрели друг на друга.

– Но почему? – спросили они одновременно.

Дед помолчал.

– Туда-то так, да оттуда-то как? – подняв шлагбаум, сказал он, и крошечное пятнышко на географической карте вскоре стало превращаться в населенный пункт, хотя на его улицах не было видно ни одного человека.

Известно, что уездные городки редко строились по определенному плану. Их улицы как будто падали с неба и не разбегались от центра, а, как слепые щенки, тыкались друг в друга. Ничего подобного не увидели в Шабарше наши путешественники.

Городок был похож на геометрический чертеж со всеми характерными для этой науки квадратами, углами и треугольниками. Зелени почти не было, но редкие скверы были расположены в форме круга или прямоугольника и обнесены решетками. От единственной площади, на которой, по-видимому, находились учреждения, радиусами расходились улицы, на первый взгляд ничем не отличавшиеся друг от друга.

Я совсем забыл упомянуть, что еще в Котома-Дядьке Вася купил для себя парик, а для Фили ярко-зеленую жокейскую шапочку, хотя эти предметы, казалось, не могли пригодиться в дороге. Парик был женский – мужских не оказалось, и местному парикмахеру пришлось превратить его в мужской. Но зато он был черный, как уголь, и до неузнаваемости изменял розово-свежую внешность Васи. К парику прибавилась эспаньолка, и Вася так преобразился, что даже Кот не узнал его, забился под сиденье, а узнав, обнаглел и долго смеялся.

– Но к чему все это? – спросил он. – Ведь, если не ошибаюсь, глубокоуважаемый Леон Спартакович тебя и в глаза не видел?

– Видел, Филя, видел, – Васиным голосом сказал незнакомец. – А пока условимся: никому ни слова.

Впрочем, до поры до времени и эспаньолка, и парик были сняты и исчезли в тайниках «москвича». За ними последовала жокейская шапочка, хотя Кот, которому она очень понравилась, уверял вопреки очевидности, что иногда коты носят легкие головные уборы.

Однако в Шабарше эти театральные принадлежности вновь появились и были, как говорится, использованы по назначению. Молодой человек, видимо испанец, хотя и с коротким, слегка вздернутым русским носом, уверенно вел «москвич», а рядом с ним сидел Кот в жокейской шапочке, лихо надвинутой на левое ухо. В таком виде наших путешественников с трудом узнал бы даже Платон Платоныч, не говоря уж об Ольге Ипатьевне и Шотландской Розе.

Однако на улицах стали появляться люди, которые могли бы если не узнать, так по меньшей мере заинтересоваться ими. Еще полчаса назад город был пуст, хоть шаром покати. А теперь почти из каждого дома выходили люди с портфелями, сумками, а то и просто с толстыми папками – часы пик! Более того, за ними послушно летели бумаги, сталкиваясь и скрещиваясь, однако стараясь не потерять из виду то лицо, в распоряжении которого они, видимо, находились.

В глубоком изумлении смотрели наши путешественники на это странное зрелище. Оно было даже более чем странным, потому что время от времени не бумаги летели вслед за человеком, а человек вслед за бумагами с беспокойным и даже испуганным лицом.

– Мяу! Мне страшно! – пробормотал Кот.

– Да полно, – спокойно ответил Вася. – Что же тут особенного? Бумаги легко оживают, в особенности если человек вкладывает в них душу. Есть даже такое выражение: бумажная душа. Эти люди просто старательные канцеляристы, которым трудно надолго расстаться со своей работой.

Но Филя не успокоился. Он не мог побледнеть, как человек, но его розовая шерсть так вздыбилась, что он впервые в жизни стал выглядеть как драный дворовый кот.

– Плевал я на канцеляристов, – прошептал он. – Взгляни на солнце!

Вася поднял голову. День был ясный, на небе ни облачка, но, очевидно, солнцу было не то что противно, но по меньшей мере неприятно освещать Шабаршу. Кто не знает поговорки: «И на солнце есть пятна»? Так вот, можно было не сомневаться, что этим-то пятнам солнце и поручило заняться городком. Окна, витрины, посуда, выставленная в них магазинами, хромированные детали проезжавших машин не блестели, а робко поблескивали, как будто между ними и солнцем стоял пепельный туман. Счастливым исключением был только осколок разбитой бутылки, валявшийся в канаве, который по своему беспечному характеру просто не мог не блестеть…