Перед жарким летом

Косырев пытался выудить нечто из сбивчивых слов. Проверяя впечатление, Сергей беспокойно поглядывал на него и чувствовал, что выходило не так, как хотелось бы, и слова блекли перед молчанием, но довел до конца и, снова взбив волосы, поставил локти на колени и впился глазами: — попробуйте опровергнуть, профессор.

— Откуда все это, если не секрет? — спросил Косырев.

Сергей усмехнулся.

— Отчего секрет? Выношенное. Интересовался экзистенцией и вот недавно достал книжечку. Свое там, знаете, пустое. Но по цитатам вполне можно судить — интересно.

— Вот так ну! Все, что угодно, ждал. А встретить доморощенного экзистенциалиста — это, как бы тебе сказать...

— Всерьез-то можете возразить? — выпрямился Сергей.

— Не знаю. Как быть, если всерьез не принимаю? Бесплодные мысли о смерти у молодого человека... Ну-ну, вот тебе незамысловатые соображения. Предположим, обо всех известно все. Надо ли? Это и сыскная цель, и мертвечина какая-то. Мне, нейрофизиологу, хотелось бы до дна знать психическое состояние больного. Однако невероятно трудно, сам способ подхода не всегда ясен. Действительно загадка. Но узнавать других, вникать в тайные чувства — это замечательно, это движение, жизнь. Тебя устраивает?

— Хм.

— Ты вроде сказал о неразделенной любви? В конце концов не важно — отвлеченно или как. Но тогда не путайся в противоречиях. Экзистенциалисту неприлично говорить: не найдет никого ближе. Откуда ему знать?

— Именно, — печально сказал Сергей. — Все, что нужно мне, именно мне, никому другому, — добро. Все, что я отвергаю, — зло.

Но тут же вскинул сощуренные глаза. Здесь что-то не простое, подумал Косырев. На лицо молодого человека наползала привычная кривая усмешка.

— Непереходимых границ нет, есть цели, которых не следует ставить, — развел Косырев руками.

— Да-да, — откровенно усмехнулся Сергей и, выгнув спину, закинул локти назад. — Все вы свели на одно. Для меня, между прочим, не главное. Сказали бы это тем, кого интересует одно — деньга.

Он презрительно сморщился.

— Готов всего себя отдать. Но чтобы и другие так же.

— Ага! — Косырев поймал поворот, — Ему, видите ли, по простому товарообмену. Но разве светочи мысли и действия жгли свой мозг ради награды только? А простые рабочие люди? Слушай-слушай. Мысли-то разделенности, о бессмыслице когда в голову лезут? Когда нет любимой работы.

— Известные доводы, — Сергей рассматривал нахмуренное небо. — И слабые.

— Потому что не хочешь принять. Почему?

Тот сбросил локти со спинки и прямо-таки схватил своими коричневыми глазами взгляд Косырева.

— А вы-то сами? Сами-то вы всегда так поступаете, как говорите?

Неожиданно затронутый, Косырев смолчал на нагловатый вопрос. Сергей тоже отвернулся. Картину будущего в заречье заволокло туманом, паруса исчезли. Капля, другая, закрапал дождик. Косырев глянул на часы.

— Эге! Вот что, мой дорогой. Философские и прочие споры второпях до путного не доведешь. А я на родине после тридцатилетней отлучки. Давай на вокзале выкроим полчасика.

— Надо ли?

— Тебе вроде надо. Но запомни, если намерен со мною разговаривать, в неискренности никогда не повинен.

Разогревая мотор, Сергей стрельнул глазами.

— За предложение ваше спасибо. Не ко времени только.

Однако напомнил, не выдержал.

На центральной улице, сохранившей купеческий старинный облик, остановились. Впереди торчали серебряные чешуйчатые пики торгового дома.

— Скажите, Анатолий Калинникович...

Сергей вглядывался пристально, будто Косырев должен был о чем-то догадаться.

— Вы не помните, — он замялся. — Ксении... Семенихиной?

Имя удивило безмерно, в чемоданчике лежал ее дневник. Яркие губы Сергея подрагивали в ожидании. Вот почему Евстигнеев пристроил парня к себе: старая дружба не ржавеет.

— Помните?

— Конечно. Мы учились в одном классе.

— Это моя мама. Рассказал о вашем приезде, и просила передать привет.

— Я догадался. И ты передай. А Евстигнеев...

— Что — Евстигнеев? — совсем уже бордово вспыхнул Сергей.

Косырев заглянул в дерзкие глаза.

— Знаешь, Сережа... Говорили мы, говорили. Я человек посторонний, со мной легче. Тебя что-то гнетет?

Тоже приблизившись, Сергей прошептал с нехорошей усмешкой:

— Угадали, верно. И что-то гнетет. Но говорить — стыдно.

Косырев все-таки ждал.

— И знаете, почему я в шоферах? Жизнь изучаю. Оч-чень любопытный человек — Иван Иванович. Таких мало. Но вы уж, прошу... Ни слова, о чем мы говорили.

Косырев так и не понял, как относится к Евстигнееву его шофер. Выходя, сказал гораздо суше:

— Ладно, подумай до вечера.

Быстро зашагал по Советской. Морщась, недовольный собой. Особые обстоятельства («скрытые параметры переживаний», звучно, без интонаций сказалось внутри) и особенные психические установки. Их трудно выявить и разбить. А надо. Невольно он принял на себя долю ответственности. Но, черт, проскользнула-таки нравоучительность. Попробовал бы нотку такого в разговоре с институтской молодежью. Высмеяли бы беспощадно. Но и скидка на провинциализм не прошла. Везде были иные люди.

2

С центральной улицы он свернул на улочку поменьше, Варяжскую. Неподалеку жил Семенычев. Он несколько раз повторил, чтобы Косырев запомнил.