Перед жарким летом

— По-твоему, воспевать интеллект? Силу и мощь научных открытий? Нет, не только. Поднимай любой труд. Любой. Воспитывай к нему уважение. Иначе дезорганизуешь, противопоставишь, так сказать, высших низшим. Эпоха переворота жизни полагает много ступеней. И не надо обманывать утопиями.

Евстигнеев вбивал короткие фразы как гвозди. Блестевшие глаза говорили: вот что дает, вместе с теорией, мой практический опыт. Жесткие волосы топорщились над разгладившимся лбом. Он заправил рубашку будто под военный ремень и опять зашагал из угла в угол. Гераклитовские крупные складки обрели выражение глубокой озабоченности, которое Косырев подметил в обкоме. Поставив локоть на выступ рамы, он не упускал Евстигнеева из виду.

— Слушай, Анатолий. — Евстигнеев остановился. — После смерти Батова я стал невестой на выданье. Хочется откровенно обсудить ситуацию. Не возражаешь?

— Давай.

— Кокетничать не стану, все сходится на моей кандидатуре. Днями вылетаю в Москву.

— За назначением?

— Секретарей обкомов не назначают, а выбирают... Прощупают со всех сторон, прежде чем утверждать кандидатуру.

— Поздравляю.

— Не то слово выбрал. Поздрав-ляю. Честно признаться — жутко, дух захватывает. Опасаюсь не справиться. Знаешь нашу область?

Он развел руки широчайшим охватом, открылась белая сорочка. Да, подумал Косырев, да-а-а. Институт с клиникой трудно держать в голове, а тут... Евстигнеев опустил руки.

— Ответственности не боюсь. Мои недостатки, как я их понимаю, — он принялся загибать пальцы, — во-первых, неточно распределяю обязанности. Решения, маломальски серьезные, восходят ко мне. Во-вторых, особая слабина — сельское хозяйство. Могу попасть в плен заумных мнений. Казалось бы, от земли Ванька в город пришел, но другая она теперь — земля.

Обветренное, жесткое лицо. Не раз и не два побывал на неласковых, на мужественных ветрах.

— У нас это вопрос больной. Нефтедобывающие районы, ртов тьма, и чтобы не сесть на шею государству, должны — обязаны! — обходиться своими ресурсами. Пойма Веди — приволье, тысячекилометровые заливные луга... Перевести туда производство кормов, а пашню под зерновые. Но выйдет ли? Много хлопот с паводками, освоенные земли заболачиваются. Как усилить экономические стимулы? Не знаю. Недостает осведомленности, а без этого — не тот руководитель.

Он глубоко вздохнул.

— Знаешь, что такое хороший секретарь обкома? Вряд ли. А это — раз! — экономист. Два — воспитатель. Философ. Энциклопедист.

Он снова загибал пальцы, один за другим.

— При этом — практик. Вот, брат, как. За Александром Михайловичем Батовым мне жилось, как за отцом родным. У него выработалось такое чутье, какого я, кандидат наук, не нажил и, возможно, никогда не наживу. С людьми умел работать, какие есть. Батов, у-у-у. Титан! Такой организатор, как он, это единство воли, связывающее всех.

Пальцы его собрались в кулак.

— Но и Батов, честно говоря, всего-то не охватывал. Если примерзнуть к его методам, конец. Стихия неуправляемости кажет рога и при плановом хозяйстве. Уйма составляющих, как угри скользят. Увеличение степеней свободы, вот как это называется. Ошибся на былинку, а она — бревном поперек дороги.

— Нечто вроде шара, распираемого воздухом.

— Ого! Это вроде не то, рискованная аналогия. Н-но... может, отчасти и верно? На догадочках никак не выедешь. Чего мы хотим, что должно быть — прекрасно знаю. В печенках сидит. Но — как?

Он выбросил обе руки и свел их горстями, ловя решение.

— Затянешь, — подсказал Косырев, — обескрылишь. Убыстришь — обманешь.

— Умница, — Евстигнеев принял мысль на лету. — Именно так...

Уж Косырев-то знал печальный толк в организационной стихии.

— Но как же, как рационально управлять? Дурят голову. И бывает намеренно путают. Лучше всего, если сбой плана невыгоден, бьет по карману. Этого нет в полной мере. Тогда за ушко да на солнышко. Выходит, без гибкого политического руководства — никуда. Вот мы и вернулись на поклон к Батову. Вот это, брат, и есть фундаментальное противоречие. А решать его придется мне.

Евстигнеев зашагал взад-вперед, еще порывистее. Машина лжи не принимает, вспомнил Косырев Марь Васильну.

— Не мельтеши, пожалуйста, — попросил он.

— Да брось ты, — отмахнулся Евстигнеев. — Ноги, известно, колеса мысли. Ничего, перетерпишь.

Он, однако, остановился, туго прижал волосы и с маху сел в кресло. Косырев рассматривал его с растущим уважением.

— Сколько лет в обкоме?

— С шестьдесят пятого.

— Не так много. Тебе ведь сколько лет?.. Физическое развитие идет на убыль, конечно. Но умственное продолжается.

— Благодарю, — Евстигнеев шевельнул темными глазами. — Здоровье в нашем деле, разумеется, нелишне.

— Ни в каком, заруби себе, деле.

— Ясно, ясно... Но смотри дальше. В чем, по-твоему, суть новых преобразований? Уловил ли? А в том, что устанавливаются оптимальные пропорции между двумя полюсами — централизацией и свободой — чтобы снизу доверху максимально проявились творческие силы.

Косырев тонко улыбнулся. Евстигнеев подметил, но пренебрег.