Перед жарким летом

— Ну, хватит молчать, — с глубоким выдохом сказал Евстигнеев. — О чем думаешь? В обкоме ты вроде упомянул об огромном деле. Что за дело?

В ярком свете люстры Евстигнеев пронзительно смотрел на него и было видно, какого цвета его глаза — карего. Он ждал, — ну, что ты за птица, чего стоишь, — ждала и Анна Ивановна.

Косырев поднялся, хрустнул костяшками пальцев и — привычка! — по-лекторски прошелся. Встал, держа в виду обоих накрепко — теперь уже не просто друзей, а специалистов по руководству, по управлению, и врача. Заодно приводя в порядок свои мысли, он повел свой рассказ к одному, к совету Евстигнеева, в котором так нуждался. Евстигнеев, временами почесывая переносицу, слушал внимательно и заинтересованно. Об этой самой психосоме, об ином рассогласовании, о разгадке больного человека в здоровом. Анна Ивановна положила подбородок на его плечо.

— Подумать только, — заметила она к слову. — Значит, если вернуться к общему лечению, на высшем, так сказать, уровне, и создать универсальные бригады врачей, это и дешевле обойдется?

— Ну, да, да! — воскликнул Косырев. — Гораздо экономичнее! Прежде всего для нас всех, для государства... Но экономичнее и для больного. Отпадает хождение по многим врачам. Сокращаются необоснованные анализы, сроки пребывания в больницах. Фактор времени — тоже деньги. Расходы на лекарства, наконец. И главное — быстрее приходит выздоровление. Учет целостности психосоматической реакции позволит вовремя выявить тот конкретный, сегодняшний, — Косырев подчеркнул слово, — фактор, который выступает то в телесной, то в душевной сфере. И который иногда несет смертельную угрозу. Ты знаешь, — обратился он к Евстигнееву, — что стало толчком для Батова?

Евстигнеев насторожился. Выслушав, сжал ножку пустого бокала.

— Н-ну, этот уголовный розыск! Ведь только вчера поймали!

Пальцы его могли и сломать ножку: поставив бокал, он гневно посмотрел мимо всех.

— Да, он был такой, — сказала Анна Ивановна. — Как мы все уязвимы, как уязвимы. И Батов был не из железа.

— Вот жестокий пример, — подтвердил Косырев, — рухнула психологическая защита. Ведь радостью организм побеждает даже травму. Накоплена уйма фактов. И время приниматься за общую теорию болезни.

— О, это так насущно, — она подняла искристые глаза.

— Цель ясна, — вздохнул Косырев. — А средства в самом начале и трудности необычайные. Понимаете, постановку задачи многие связывают с Фрейдом...

— Э-э, брат, — Евстигнеев оттолкнулся вместе со скрипнувшим стулом.

— Выходит, слыхал? — мгновенно отреагировал Косырев.

— Что я — малограмотный?

— Н-ну, политик. Произнеси одиозное имечко и— как красная тряпка быку.

— Я не бык и тряпок не боюсь. Просто понимаю — это все усложняет.

— Я вот о чем, посоветоваться-то, — подхватил Косырев. — Поучал тебя с кадрами, а у самого — сложная ситуация...

Движением ладони Евстигнеев приказал остановиться. Потянувшись к коньку, вынул сигарету и прикурил, попыхивая дымком. Теперь он был вникающий секретарь обкома. Косырев рассказал об отношениях в институте и клинике.

— С парторгом, конечно, единство мнений? В главном?

— Н-н... Не вполне определенная личность.

— Об этом давай подробнее. Что там у тебя за парторганизация?

Евстигнеев набычился, держа Косырева на прицеле. Тот заложил руки назад, оперся о стену.

— Не очень большая. Как, впрочем, в большинстве медицинских учреждений. Двадцать семь человек.

Рассказывая, он и сам задумался. Двадцать семь. Значит, Косырев, Нетупский, Юрий Павлович, парторг Ерышев. Четверо врачей, медсестра Людмила, завбиохимией Анна Исаевна. Инженеры и техники лаборатории Шмелева: трое кибернетиков во главе с Саранцевым. И другие. Трое ушли. Но большинство, надо думать, и теперь сочувствует ему. Когда обсуждалась кандидатура нового секретаря, это ведь Нетупский подсунул Ерышева. Ни то, ни се. И скорее то, чем се. Думать самостоятельно Ерышев обязательным не считал, ждал подсказки, а так как эту роль брал на себя Нетупский, а не погруженный в свои планы Косырев, результаты были не лучшими. Косырев буквально презирал этого Ерышева, когда, водя глазами направо и налево и сжимая в руке бумажку, тот рассыпчатым голосом говорил такое, что и не поймешь, а выходило по-нетупски.

— Так жаль времени. Любые гири на ногах вот как некстати.

Косырев замолк вопросительно. О Нетупском вслух не сказалось. Рука Анны Ивановны лежала на руке Евстигнеева. Тот затянулся, выпустил струю дыма и, взвесив нечто в собеседнике, сказал неожидаемое:

— Так тебе и надо.

— Как? — опешил Косырев.

— Ты не ослышался. И сказками, коли ждешь совета, не корми. За всем за этим скрывается интегрирующий фактор, да-с. Человеческая личность.

Косырев рассказал о Нетупском. И об анонимке.

— Вот видишь, — наморщился Евстигнеев. — Узнать бы, кто автор, конечно. ...Не он ли, не Нетупский?

— Ты что, — Косырев оттолкнулся от стены. — Ученый анонимщик! Это же нонсенс.

— Я и говорю, запутаешься в догадках. Впрочем, не знаю, почему и образованный не может быть подлецом. Раз ему выгодна эта компрометация.

— Я не могу так думать.

— Ну, хорошо. Это ведь все побочно, не самое главное.