Перед жарким летом

Вот какая наступила полоса жизни. Все соединилось, испытывая на предельную прочность. Нет, без преувеличений, наступил момент: или — или, крайняя точка поворота. Косырев повторял себе великие слова: «Всякий кризис одних надламывает, других закаляет». Мечтания развязаться с директорством и, оградив свои владения и права, погрузиться в новые проблемы, окончательно развеялись. Чтобы их осуществить, требовалось сохранить руководство, ликвидировать зачатки междоусобия. Косырев знал: бывали институты, изнывавшие в бессмысленной борьбе. То есть они в каком-то смысле процветали даже, однако их отношение к науке становилось проблематичным. Он ощетинивался, представляя такую перспективу. Он ведь был, не надо забывать, хирургом, а хирург после наблюдений и размышлений всегда переходит к действию.

И вот поездка в Японию. Серебряный свет Фудзиямы, белозубые улыбки, шипенье жаровен со смертно бледневшими лакомыми спрутами. Точнейшая аппаратура клиник — без раздумий о приоритете, по патентам — идеальный порядок. Открытое желание коллег-буддистов поделиться тонкими методами лечения и искренние слезы расставаний с ним, с Косыревым.

...Теперь гул демонстраций ворвался в роскошные ложи лимузинов, где он восседал под опекой и откуда — «Это очень, очень опасно, Косырев-сан!» — сбежал-таки, чтоб пройти сквозь ржавую жесть трущоб, сквозь смердящие свалки, сквозь расстрел презирающих глаз. Кто он, вознесенный к профессорству и директорству великой революцией, они не знали. Вернулся в Союз — и сразу в Югославию, по обстоятельствам совсем некстати. В это время из института и ушла Лёна.

Глава вторая Начало

1

Отсидев неделю на конгрессе и прочитав доклад, Косырев отбросил — на три дня! — все трудности и горести. И помчался на «Мерседесе» по извилистым дорогам Югославии, любуясь красотами прозрачного до самых глубин Скадарского озера, окруженного угольными горными пиками, и Боки Которской, где в неприкосновенности сохранился средневековый итальянский город с легкими белокаменными храмами, узкими улочками и душными вековыми запахами. Словения, Хорватия. В Загребе забавные трамвайчики гудели как паровозы, и это вызывало улыбку.

Главное дело ученого — мышление, обдумывание. Всегда. В Сараеве, среди минаретов, перед впечатанными в тротуар следами студента Принцепса, застрелившего австрийского наследника, он почувствовал — забрезжилось решение. Ранняя адриатическая весна дарила и просто хорошее настроение, такое редкое в последнее время.

Он прилетел в Москву рано утром и, не заезжая домой, еще до урочного часа сосредоточенно маршировал по кафелю коридора к себе в кабинет. Навстречу везли тележку двое техников в синих халатах. Лаборатория Шмелева, у него не забалуешься. Мелким, быстрым шажком из-за поворота вывернулась Мария-Луиза, то есть Марья Лукинична, секретарша первого зама Нетупского. Личико свекольного цвета, и само похожее на бурячок, сладко сморщилось. Прямо-таки с удовольствием поздоровалась. Ишь ты, горит на работе!.. Алины на месте не оказалось. Не было и нянечки-уборщицы, Авдотьи Семеновны, от которой он получал самую первую информацию. Вспомнил добрые старческие глаза, как свечечки, — видно, не ее смена. По селектору вызвал старшую операционную сестру Людмилу.

Она влетела через полминуты. Лицо было в алых пятнах, и прядь жестких черных волос выбивалась из-под косынки. Заговорила с ходу.

— Скажите, Анатолий Калинникович, что делать? Обязанность не моя, но глаза-то видят. Коридоры забиты койками. Сестры перегружены, но никто и не жалуется. А Мария-Луиза пришла и говорит: сдвигайте больных в палаты. Будто какая-то комиссия. Там и так духота невыносимая.

Мария-Луиза не прижилась в институте. Когда она, тихо скользя, неожиданно появлялась в самых дальних углах, все, о чем бы они ни говорили, замолкали сразу. Но не такова была Людмила.

— Что с ними делать?

Косырев откинулся, протянул по столу руки со сжатыми кулаками. Вздохнул: не хватало сил отказывать экстренно нуждающимся. Между замом по лечебной части Юрием Павловичем и Нетупским тянулся постоянный конфликт, и по существу прав был последний. Медперсонал сверхзанят, так можно превратить клинику в обыкновенную больницу.

— Оставьте на местах, — сказал Косырев. — Оправдаемся как-нибудь. Больше брать не будем, а эти пусть долежат.

— Но Мария-Луиза...

— При чем здесь Мария-Луиза.

Удовлетворенная Людмила послушно кивнула. Поправила прядь. Сверкнув белками, молитвенно подняла глаза к потолку и тут же опустила: зачем вызвал. Косырев глянул на календарь.

— Сегодня... пятница. Значит, через неделю — операция Чертковой.

— Готовим, — снова кивнула Людмила. — Но она оч-чень боится.

— Что ж, — он развел руками. — Успокойте. Операция будет показательная.

— Но... Анатолий Калинникович! Лучше без посторонних.

— Ничего. Чем больше вокруг людей, тем легче ей будет.