Перед жарким летом

Нетупский отметил это, но прекрасное настроение и самоуверенность сидели в нем как никогда прочно. Заговорил, не останавливаясь. Косырев еще числился в нетях, в командировке, а вот он уже здесь, не захотел отдохнуть в Речинске. Позавчера была коллегия, Евгений Порфирьевич настаивал: от института ждут многого и побыстрее. Осведомился, конечно, о завтрашней операции: правда ли, что принципиальная, и что Косырев проведет сам? Да, последняя такой сложности без барокамеры. Разговор перешел к этой ближайшей отдаче, к новому триумфу института, и Нетупский поторопился обрадовать: уже идет сквозная проверка узлов.

Всегда наготове — институтский патриотизм и пафос роста открытий. Нетупский говорил, Косырев думал. Подчеркнутая открытость разговора, все было наружу, а он поймал в себе привычное подозрение: путает частностями. Руки в рыжих волосках прочно лежали на коленях. Далеко до красавчика Саранцева, но на кого-то производит приятное впечатление: красноватый оттенок кожи, здоров и равновесен. На лыжах небось регулярно бегает.

— Да, кстати, — поднял глаза Нетупский. — Вверху есть мнение, чтобы я официально подключился к коллективу.

— То есть?

— К барокамере. Вверху считают — заслуженно.

Косырев давно ждал, наконец-то. Придется огорчить, и сегодня не раз, может быть, придется. Предвидя, что как всегда Нетупский опустит руку в карман и примется там что-то перебирать, он медлил с ответом. Ну! Ничего подобного, руки лежали на коленях.

— Олег Викторович... Как не признать ваших организационных усилий? Часть премии, если она будет, по праву ваша. Н-но... Устроит ли вас авторство подобного рода?

Глядя на полировку, Косырев старался говорить мягко. Но что уж. По существу, конечно, получалось резко. Жаль, преждевременно вторгся этот сюжет. Он поднял глаза: подозревает ли Нетупский, какой тарарам задаст Шмелев? Нетупский надел очки, нос полумесяцем обрел солидность. Понимающе улыбнулся.

— Конечно, — кивнул он, — вы правы. Я категорически отказался. Именно так и обосновывая.

Несколько огорошенно Косырев ждал, что дальше.

— Но, Анатолий Калинникович, — Нетупский пригнулся поближе. — Организационные, как вы выразились, усилия везде отмечают не только корыстной подачкой. У нас принципиальней, иначе? Хорошо, давайте разберемся. Создать свою группу времени не было, тянул как лошадь. Вы исподволь передали ряд функций, и в какой-то мере я, как и вы, несу ответственность за весь институт. Разве не так? И за барокамеру. Такие факты, в самом прямом смысле, имеются. Моя каждодневная опека. Мои докладные в министерстве о ходе работ. Мои поправки...

— Гм.

— ...они зафиксированы. И естественно, вверху настаивают — справедливость есть справедливость. Что дальше? Я не завхоз, как вы, видимо, привыкли считать, а творческий работник. Теперь уж буду подбирать свой коллектив. Есть и идея.

— Всесторонней, гм, сквозной психотерапии? — не выдержал сыронизировать Косырев.

— Вы улыбаетесь? Да!

Блестяще. Косырев должен был признать это. Ответы на вопрос в верхах, — почему первый заместитель не в авторском коллективе, — были прорепетированы. И отвечать придется не столько Нетупскому, с позиций скромника, сколько Косыреву, гонителю и зажимщику. Вот и цель — завоевание нового уровня... Нетупский подождал, проследил за течением его мыслей. Он сказал еще не все.

— Анатолий Калинникович. Хочу понять истоки вашей принципиальности. Ведь в последнее время барокамера не очень-то вас интересует. Вас интересует другое.

Мгновенно вскинул глаза, за стеклами блеснули янтарные искорки. Улыбнулся, как опытный бильярдист, — я пойму, я загоню шар, — много у него сегодня разных благожелательных улыбок. Тогда скорее и напрямик, ответный удар. Чтоб не успел приготовиться.

— Видите ли, — Косырев провел по столу туманную исчезавшую черту. — Вопрос о вашем авторстве, если будете настаивать...

— Нет, нет, ни в коем случае!

— ...это проблема разъяснения коллективу. Не знаю, не знаю, как нам удастся. Но я пригласил вас ради выяснения другого.

— Чего же?

— Об анонимке.

Вот теперь он потянулся к карману, но ничего там не нашел, и Косырев догадался: это осталось в халате. Раньше сам шел навстречу такому разговору, а теперь взволновался, покраснел: и он, оказывается, умеет краснеть. Косырев не спускал глаз, весь настороже, готовый поймать неискренность. Молчание затягивалось.

— Ах, это!

Восклицание тоже оттягивало. Обдумывает.

— Х-хм... Буду откровенен — меня тоже познакомили. Только подлец мог прибегнуть к подобным методам. Вы — верующий! Первоклассная нелепость. И все остальное, я так и сказал!

Проявил тонкость, ни слова о моральных обвинениях.

— Но... Не догадываетесь, почему я признал правомерность вашего вопроса? Прямо не хочется говорить, и прошлый раз еще собирался, но вы — помните?—оборвали.

Что за виляния, что за словесная вязкость? Нетупский передохнул, руки его немного дрожали.

— Я сразу заметил — отпечатано на моей машинке.

Ого! Взгляд между коротких ресниц ввинтился янтарным буравчиком. Понял, что Косыреву это известно, и одобрил себя за признание.