Переделка в Переделкино

Не глядя по сторонам, шагнули на пустую дорогу, дошли почти до середины, как вдруг откуда ни возьмись прямо на нас из темноты вылетела машина, она неслась, не сбавляя скорости, слепя фарами и дико ревя, как испуганный буйвол.

Время остановилось.

Мы обнялись и застыли.

Неужели все? – успела подумать я.

В эти доли секунды мысли были так просты и отчетливы.

Мы стоим на середине шоссе…

На асфальте тонкий слой льда…

Скорость машины – более ста…

Ни затормозить, ни объехать!

А как же сын? – короткие вспышки-воспоминания, картинки-образы… говорят, в моменты настоящей опасности, грозящей гибелью, человек успевает просмотреть всю свою жизнь – подтверждаю, так и есть.

Водитель успел отвернуть в метре от нас. Чудом.

Его не выбросило с шоссе, не завертело, он умчался в темноту, гудя разъяренно и, наверно, страшно матерясь.

А мы остались стоять, не в силах оторваться друг от друга, у обеих подкашивались ноги.

Но до магазина мы все-таки добрались. Небольшая компания литераторов, тоже не дошедших до Пастернака, очевидно, наблюдала за нами в окно. Они разглядывали нас, будто мы явились с того света. Сердобольная очередь молча посторонилась, и мы забрали последние две бутылки коньяка.

Могила Пастернака и ее поиски начисто забылись, мы были слишком потрясены чудесным спасением, слишком переполнены жизнью – в такие моменты хочется дышать, ощущать, осязать, как будто заново учишься. О, как аккуратно мы переходили дорогу обратно!

В номере вылакали коньяк, не почувствовав ни его вкуса, ни крепости. Пытались понять, что же такое с нами случилось? И почему смерть, казалось неминуемая, пролетела мимо? Наперебой рассказывали друг другу всякие необъяснимые, страшные и смешные случаи…

Я вспомнила, как еще ребенком попала в аварию. Мы жили в Алжире, отец, горный инженер, работал три года на свинцово-цинковом руднике, командировка от Минцветмета.

Однажды мы вместе с другом отца, французом, отправились на его машине посмотреть пустыню Сахару.

За Бешаром шоссе выпрямилось и блестящей серой лентой врезалось в горизонт, по обочинам большие валуны, и дальше до самого неба – только камень. Справа и слева таблички с предупреждением об опасности, колючая проволока – минные поля…

Французские войска, уходя с земли, которую они привыкли считать своей, оставили о себе на память минные поля. Эти бесконечные поля, затянутые колючей проволокой, тянулись вдоль шоссейных дорог, покрывали искореженную землю, на которой раньше росли апельсиновые деревья. Французы вырубали леса, потому что в них скрывались местные партизаны и нападали на французских солдат.

Чаще всего подрывались мальчишки-пастухи. Когда корова, отбившись от стада, забредала за колючую проволоку, незадачливый подросток пытался ее оттуда выгнать, и это не всегда заканчивалось благополучно. Их находили с оторванными конечностями, развороченными внутренностями, иногда живыми или уже отмучившимися: детей и животных.

Поля смерти утюжили танками, уничтожая противопехотные мины, но хитрые французы подсуетились, время от времени под гусеницами танков попадались и более мощные устройства.

Мы часто слышали взрывы…

Партизаны давно перестали быть теми, кем начинали – гонителями ненавистных завоевателей; они превратились в обычных дорожных разбойников.

По дороге наш француз остановил машину у обочины, чтобы мы могли размяться.

Я увидела араба, когда он уже стоял рядом, одетый в причудливые лохмотья, как средневековый бродяга из арабской сказки, он казался безобидным, но на плече у него висело ружье. Он долго слушал объяснения отца, кивал головой и, казалось, размышлял: убить нас или отпустить. Француз был нашим минусом, а папа-коммунист – нашим плюсом. Папин коммунизм возобладал. Партизан исчез так же бесшумно, как и появился.

Потом мы увидели, как наступает пустыня.

– Это уже Сахара? – время от времени спрашивала я.

– Нет еще, – отвечал отец.

Когда мне надоело спрашивать и смотреть, горизонт неожиданно встал на дыбы и двинулся нам навстречу ярко-оранжевым валом.

– Что это?

– Первый бархан Сахары, – сказал отец.

Это действительно был бархан, высотой с многоэтажный дом, он упирался гребнем в яркое небо, а у его подножия расположился оазис – зеленые пальмы на оранжевом фоне. Здесь шоссе кончалось, как, наверное, кончалась и сама жизнь.

Мы взобрались по плотно слежавшемуся песку на самый гребень, и дальше был только этот оранжевый цвет, играющий оттенками на песчаных волнах.

– Никогда не думала, что может быть такая резкая граница, – сказала мама.

– Пустыня наступает, – ответил отец.

Француз посоветовал маме купить сахарскую розу, я подумала, что это растение такое, а оказалось – каменный цветок. Дожди в Сахаре – редкость, и когда вода все-таки достигает поверхности песка, ветер подхватывает влажный песок и кружит и кружит, а солнце довершает начатое ветром: вскипает влага, плавится песок и возникают причудливые окаменевшие формы, похожие на розовые бутоны. Их находят бедуины – пустынные племена, в самом сердце Сахары. Мужчины-бедуины закрывают лицо, а женщины, наоборот, не носят чадру.