познавший жизнь, давно утративший наивность, но приобретший опыт, человек, у
которого голова на плечах, может казаться женщине привлекательным, но как
недолго! Потому что опыт хорош, когда есть силы, если же силы ушли, ты
превращаешься в почтенную музейную реликвию, единственная ценность которой в
том, что она напоминает о прошлом. Опыт и сила идут об руку лишь краткий миг. Вот
55
я сейчас и переживаю этот краткий миг. Только завидовать моей доле не стоит.
Потрясающая новость. Вальверде поругалась с Суаресом. Вся контора
ходуном ходит. Мартинес сияет. Разрыв этот открывает перед ним прямой путь к
должности заместителя управляющего. Суареса с утра не было. После обеда он
явился с синяком на лбу и с похоронной физиономией. Управляющий его вызвал и
наорал, тем самым смутный слух превратился в непреложный факт,
подтвержденный и заверенный начальством.
Мы два раза были в кино, но после сеанса она обычно шла домой одна.
Сегодня же я проводил ее. Она говорила со мной так сердечно, так дружески. В
середине картины, когда Алида Валли1 ужас как страдала из-за этого дурака Фарли
Грэйнджера2, она вдруг схватила мою руку. Просто инстинктивное движение, я
понимаю, но дело в том, что после она руку не отняла. А во мне хотя и сидит некий
осторожный сеньор, который отнюдь не стремится ускорять ход событий, однако,
кроме него, имеется еще и другой, постоянно думающий о том, что надо спешить.
Мы сошли на улице Восьмого октября и три квартала прошли пешком.
Темнота была прозрачной, истинная темнота ночи — фонари не горели. УТЕ3,
добрая старая УТЕ сделала мне этот подарок. Авельянеда шагала чуть ли не на
расстоянии метра от меня. Мы уже почти дошли до угла (там магазин, и в витрине —
освещенный свечами бильярдный стол). Вдруг чья-то тень медленно отделилась от
дерева. И метровое расстояние между нами тотчас же испарилось: не успел я
прийти в себя, как она уже держала меня под руку. Тень оказалась просто
пьянчужкой, совершенно безобидным и беззащитным, он бубнил: «Да здравствуют
нищие духом и Национальная партия!» Авельянеда подавила смешок, теперь она
уже не так крепко держалась за мою руку. Ее дом номер триста шестьдесят восемь,
а улица зовется каким-то именем и фамилией, не то Рамон П. Гутьеррес, не то
1 Известная итальянская киноактриса.
2 Известный американский актер театра и кино.
3 Усинас и Телефонос дель Эстадо — государственное управление предприятий и телефонной сети (Уругвай). В
его функции входит освещение улиц столицы.
56
Эдуардо С. Домингес, я не запомнил. Дом с порталом, с балконами. Дверь была
заперта. Она сказала, что внутри есть ниша с окном и в окне что-то вроде витража.
«Говорят, будто хозяин заказывал копии с витражей собора Нотр-Дам, только святой
Себастьян похож на Гарделя, честное слово».
Она не стала тотчас же отпирать дверь. Прислонилась к ней и стоит. Я
подумал, не больно ли ей, бронзовая ручка вонзается в спину. Но она не
жаловалась. Она сказала: «Вы очень хороший. Я хочу сказать — хорошо себя
ведете». Я, хоть и знаю прекрасно, какой я хороший, стал скромничать: «Конечно, я
очень хороший. Только не уверен, что веду себя хорошо». «Не кривляйтесь,—
отвечала она,— вас, верно, учили в детстве: ежели ведешь себя хорошо, то не
следует этим хвастаться». Настала минута, которой она тоже ждала: «В детстве
меня учили, что, ежели ведешь себя хорошо, получаешь награду. Я разве не
заслужил награды?» Молчание. Я не видел ее лица — проклятые муниципальные
древонасаждения не пропускали лунный свет. «Да, заслужили»,— сказала она. Из
темноты возникли ее руки и легли на мои плечи. Надо думать, она видела такой
предваряющий жест в каком-нибудь аргентинском фильме. Но поцелуя такого нет и
не было нигде, никогда, тут я не сомневаюсь. Как нравится мне ее рот, как прекрасен
вкус ее губ, когда они погружаются в мои, приоткрываются и потом ускользают.
Конечно, она не впервые в жизни целуется. Ну и что? В конце концов, это ведь и есть
счастье — вновь целовать чьи-то губы, доверчиво, нежно. Не знаю, как это
случилось, что-то нас закружило, и теперь бронзовая ручка двери вонзалась в мою
спину. Целых полчаса стояли мы у дверей дома номер триста шестьдесят восемь. До
чего же мне повезло, господи боже мой! Ни я, ни она не сказали ни слова, но в этот
вечер что-то решилось. Завтра обдумаю. Сейчас я устал. Правильнее было бы
сказать — я счастлив. Только слишком уж я всего опасаюсь и потому не могу быть
счастливым до конца. Опасаюсь самого себя, судьбы, того единственного реально
ощутимого будущего, которое зовется «завтра». Опасаюсь — значит, не верю.
Наверное, я фанатик умеренности. Какую бы проблему ни поставила передо
мной жизнь, меня никогда не тянет к крайним решениям. Быть может, в этом и
коренятся причины моего жизненного краха. Одно лишь ясно: тот, кто склонен к
крайним решениям, полон энтузиазма, жизненной энергии, увлекает за собою
57
других, те же, кто стремятся сохранить равновесие, как правило, испытывают
неудобства и неприятности и весьма редко выглядят героями. В общем-то, чтобы